– Настоящая жизнь начинается, когда встречаешь мужчину?
– Именно так, дурочка. И нечего дуться. Кстати, знаешь, что ты похожа сейчас на бабушку?
– Внешностью?
– И это тоже. Но я сейчас о другом. Она была против того, чтобы я выходила замуж за Борю. Говорила: подожди, поезжай в город, получи образование, поживи студенческой жизнью, узнай себя. Но я сказала, что знаю достаточно. И жалею только об одном: что мы не встретились раньше. Тогда бы у нас было еще несколько лет вместе.
– С папой было хорошо жить?
– Очень! Он был мягкий, домашний, но по-настоящему загадочный. В гостях чаще всего молчал, а потом встречал какого-нибудь университетского профессора, и они разговаривали весь вечер. Я ничего не понимала, но видела, что профессор по-настоящему увлечен. А потом, по дороге домой, Борис говорил со мной о том, какие у тебя любимые игрушки, какую книжку нужно почитать тебе перед сном. Так же серьезно, как только что обсуждал эту… историографию. Он очень тебя любил. И знал все про тебя.
– Здорово.
– И конечно, он хотел бы…
– Мама!
– Знаешь, Элли, в мои годы можно говорить правду, не стесняясь. Он хотел бы, чтобы ты была замужем и у тебя были свои дети. Он-то знал, как это важно. Твое рождение было чудом. Отец просто очень хотел тебя.
– Чудо – это громко сказано. Вы же использовали донорскую сперму.
– Фу, какая гадость! Я никогда не позволила бы. Не было никакой спермы. Только ты могла такое придумать. Откуда ты это взяла?
И в самом деле, откуда?
– Я уже взрослая, и у меня медицинское образование, смею напомнить…
Мама встала.
– Хочу сегодня поработать в саду, пока погода не испортилась.
* * *
Она даже не стала переодеваться, только накинула старую куртку, и так и кружила над своими грядками с граблями в руках: в шелковом халатике и куртке нараспашку. Я следила за ней с веранды. День был пасмурный, но от этого теплый – низкие синие влажные тучи укрывали наш городок, как одеяло. Иногда в разрывы между ними прорывался солнечный луч, выбивая искры из капель воды на маминых георгинах, на все еще серебристо-зеленых со множеством крошечных волосков листочках акации. Я вспомнила свои подростковые стихи:
Холодный дождь спрятался в листьях акации,
И вот серебрится в несмелых лучах рассвета.
Тронешь ветку, и медленно, как из капельницы,
В руку скатятся последние секунды лета.
И тут видно будущего врача. Может, папе понравилось бы. Не потому, что написала его дочка, а просто как стихи. К сожалению, я плохо его знала. Много знала о нем, но это не совсем то… Когда что-то узнаешь о человеке, возникают какие-то мысли, эмоции, и хочется проверить впечатление, отделить свои фантазии от реальной личности. Но не всегда это возможно.
Отец был бесплоден, точно. Я говорила с его лечащим врачом: он вел курс урологии в нашем университете. Со времени смерти отца прошло уже больше двух десятилетий. И врач не видел причин соблюдать медицинскую тайну. Не скажу, чтобы эта новость меня как-то по-особому потрясла. Тот сперматозоид или другой. Выбора-то у меня все равно не было. И у него тоже. Но я никогда не узнаю, что он думал на этот счет, беспокоился ли о том, что придется рассказывать мне правду.
Мама сгребла уже облетевшие листья в кучу, подожгла ее, бросив в центр таблетку «химического пламени», и ушла в дом. Я открыла окно, хотелось почувствовать сладковатый запах дыма – запах осени.
Так вот она какая – счастливая семейная жизнь? Даже спустя четверть века женщина встает из-за стола, надевает куртку на халат и уходит в сад, чуть речь заходит о том, чего она не хочет обсуждать. Я понимала, что мама любила отца и действительно была счастлива. Пусть тоненько-тоненько счастлива, чуть копнешь – сразу тайны и ложь, но все равно. Ей было все равно, она даже не поняла бы, о чем я. Для нее личное счастье было толстым, даже жирным. И она искренне хотела для меня такого же. Она не сможет понять, что для меня любая ложь и любое умолчание означают полную невозможность даже не счастья, а просто близости – большей, чем возникает при поверхностном знакомстве. Неважно, будут ли лгать мне, или буду вынуждена лгать я. И это не вина моя и не беда, а просто особенность. Но скажите, существуют ли те, кто ни разу не солгал жене или мужу? Нет? То-то.
Я спустилась в сад, вывела из гаража велосипед и поехала в бассейн. Во-первых, потому что заслужила отдых. Во-вторых, чтобы доказать маме, что иногда бассейн – это просто бассейн, и чтобы посетить его, мне не нужен писатель-разведенка. А в-третьих, потому что хотелось смыть с себя ощущения от этого разговора.
* * *
На следующий день с утра я сообразила, что столь яростно задекларированное правдолюбие нужно воплощать в жизнь, то есть связаться с Левой и узнать результаты экспертизы костей из пещеры. Мама могла ликовать: Леве я все-таки позвонила. Но не сразу. Сначала пришлось принять пять человек, записавшихся на прием. Среди них был и «мой загадочный друг» с артритом. Как раз утром пришли из города выращенные хрящевые клетки, и я тут же сделала подсадку.
Потом наконец вызвала участок в Нейдорфе. Ответила женщина-констебль. Левы на участке не было (уф!), однако не было и результатов анализов.
– Мы тут сами в шоке. Получилась досадная неприятность. Курьер, доставлявший контейнер в город, вышел из машины покурить и забыл заглушить двигатель. Моби уехал в пропасть.
– Ужас какой!
– И не говорите! Будто на ту пещеру какое-то проклятие наложено.
В глубине души я была довольна. Потому что, когда я набирала номер, мне было страшно. И не только потому, что не хотелось самой начинать разговор с полузнакомым человеком, который явно имел на меня виды и мог сделать слишком далеко идущие выводы (здесь я соглашалась с мамой – у нее в таких делах чутье). Наша находка не могла иметь простого логического объяснения. Она была словно ключ от ящика Пандоры – откроешь, и вылезут на свет допущения, которых на Неверленде очень не любят. Опять проклятое чудо. Мы боимся чудес – это у нас в крови. А уж у меня особенно. А тут я честно подергала за крышку, но ящик открываться не пожелал. И ладно. Мне, между прочим, к разбору нужно готовиться. Сегодня-завтра вызовут в город за Курта ответ держать.
Глава 9
Хижина в горах.
«О хижине, крытой травой, кто вспомнит в дождливую ночь?»
Какой-то японский поэт из дядиной библиотеки.
«Далее можно спросить, каким образом разновидности, которые я назвал зарождающимися видами, в конце концов превратились в хорошие, обособленные виды, которые в большинстве случаев различаются между собою гораздо яснее, чем разновидности одного вида? Как возникают группы видов, которые образуют то, что мы называем обособленными родами, и которые отличаются друг от друга более, чем виды одного рода? Все эти последствия… вытекают из борьбы за жизнь. Благодаря этой борьбе вариации, сколь угодно слабые и происходящие от какой угодно причины, если только они сколько-нибудь полезны для особей данного вида в их бесконечно сложных отношениях к другим органическим существам и физическим условиям их жизни, будут способствовать сохранению таких особей и обычно унаследуются их потомством».
