Тут Альфонсу Жиро приспичило обнять меня, что вызвало дикую боль в моем плече и бурю торопливых извинений и укоров в свой адрес со стороны моего друга.
– Я внимал, когда мне намекали, что вы нечестны, – возопил француз. – Что вы не ищете мои деньги или уже давно нашли их! Я смотрел на вас как на вора. Mon Dieu, какая подлость с моей стороны!
– Так или иначе, деньги к вам вернулись.
– Да. – Он помолчал, сжимая чеки в ладонях и устремив задумчивый взор на долину. – Да, Дик. Но на них нельзя купить то, что мне нужно.
С нами, людьми, всегда бывает так: когда мы наконец получаем то, чего так страстно желали, это перестает нас привлекать.
Мы обыскали карманы Миста до конца, но больше ничего не нашли. Одежда у убитого была дорогой, белье чистое и деликатное. Мне было как-то смутно жаль, что он умер, – многие месяцы я так мечтал забрать его жизнь, и вот теперь взял ее. Ох уж эти исполняющиеся желания! Они плетутся за нами по жизни толпой молчаливых призраков. Сколько времени с того дня мне так не хватало Миста. Как ни странно, но это так – сильный противник бодрит как ничто другое. Некоторые из нас добродетельны ради своих друзей, иные обязаны этим своим врагам.
Работы оставалось еще много, но ни один из нас не был в состоянии выполнять ее. Моя левая рука онемела до самых пальцев, непроизвольно сжимавшихся вопреки всем попыткам вернуть им подвижность. Царапина в щеке перестала, по счастью, кровоточить, и Жиро перевязал ее носовым платком Миста. До сих пор помню запах дорогого батиста, и стоит мне уловить его сейчас, как перед глазами всплывает мертвое тело на снегу.
Мы придали покойнику приличную позу, сложив его тонкие руки на груди, потом пошли назад, в Сен-Мартен-Лантоск. Для человека, не болевшего в жизни ни одного дня, слабость, вызванная потерей крови, казалась особенно нестерпимой, и не раз проклял я свое невезение, пока мы брели, спотыкаясь, по снегу. Жиро не давал мне допить остаток бренди из фляжки, приберегая его на крайний случай.
Добравшись наконец до долины, мы застали крестьян за работой в полях. Дела до нас никому не было. Не сказав никому про Миста, оставшегося в горах, мы поспешили прямиком в жандармерию, где разыскали начальника. Этот разумный человек, бывший военный, выслушал нас, не перебивая, и пообещал помощь. Он сразу послал за доктором и сам поддерживал мое плечо, пока из того извлекали пулю. Начальник забрал ее, наряду с револьвером Миста, и вообще проявил распорядительность и участие. Как бывалый солдат, он настоятельно советовал мне остаться на несколько дней в Сен-Мартене, пока лихорадка, неизбежное следствие пулевых ранений, не пойдет на убыль. Но узнав о моем твердом желании немедленно отбыть в Геную, не стал чинить препятствий.
Понимая, что в Генуе я найду Сэндера и надлежащий уход, Жиро решил остаться в Сен-Мартен-Лантоске до тех пор, пока тело Миста не будет погребено, а все формальности соблюдены.
Поэтому на следующий день в полдень я отправился в путь один. Ехал я в частном экипаже, предоставленном в мое распоряжение каким-то добрым самаритянином из местных, и чувствовал себя скорее червем, нежели человеком.
Глава XXVII
Длань Господня
Chacun ne comprend que ce qu'il retrouve en soi
[118].
Мистер Сэндер допустил свойственную англичанам ошибку – недооценил способности ближнего своего. Узнав от своего коллеги из Ниццы, что Мист выехал в Сен-Мартен-Лантоска, по пятам преследуемый нами, мой агент пришел к выводу, что негодяй обязательно ускользнет от нас. Поэтому он поспешил в Кунео и стал поджидать его там.
Впрочем, уезжая из Генуи, Сэндер позаботился о передаче своей почты на новый адрес, поэтому телеграмма, отправленная Жиро из Сен-Мартена после моего отправления из данного пункта, своевременно достигла Кунео. Поэтому, прибыв в Геную и устроившись там в «Отель де Жен», я нашел там не самого мистера агента, но телеграмму с просьбой дождаться его возвращения.
– Когда приходит следующий поезд из Кунео? – поинтересовался я у портье.
– В восемь, синьор.
Я посмотрел на часы. Было семь.
– Из Генуи ведь отплывает сегодня вечером пароход в Южную Америку?
– Да, синьор. В этом отеле много пассажиров с него.
– И когда?
– В семь, прямо сейчас.
Через минуту я уже ехал в порт, а в идущей кругом голове крутилась полубезумная мысль дать кому-нибудь взятку, чтобы задержать уход корабля. Потом я облегченно выдохнул, подумав, что, не дождавшись Миста, его сообщник не уплывет. Я достаточно проник в тактику действий мошенников, чтобы понять: вместо того чтобы занять место на пароходе, этот человек, роль которого наверняка являлась подчиненной по отношению к мастеру интриги, стрелявшему в меня в горах, станет дожидаться шефа.
И все-таки я побуждал кучера гнать настолько, насколько позволяли отвратительные дороги, и решил любой ценой проникнуть на борт корабля и внимательно разглядеть лица пассажиров. Мы промчались по узким и извилистым улочкам и попали в порт как раз вовремя, чтобы увидеть, как пароход отдает последние швартовы и разворачивается к морю. Я поспешил на мол и достиг крайней точки порта раньше «Принсипе Амадео», важно пробиравшегося среди толчеи мелких судов.
Пассажиры толпились на палубе, многие из них понимали, что в последний раз видят свою родную землю. Заходящее солнце заливало город и гавань багряным светом, опускалась тишина. Пароход шел совсем близко от окончания мола. При желании я мог забросить на борт письмо.
Тут взгляд мой опустился на фигуру пожилого мужчины, расположившегося у кормовых поручней, чуть поодаль от других пассажиров, и сердце у меня екнуло. Он стоял, повернувшись спиной ко мне, и смотрел на маяк. Каждая линия фигуры, осанка, даже пряди этих редких седых волос – все было мне так знакомо. Это был виконт де Клериси собственной персоной, человек, на похоронах которого в Сенневиле я присутствовал полгода тому назад. Я не закричал, не стал тереть глаза и не пытался прогнать наваждение, как поступают герои книг. Я понимал, что не грежу, а вижу настоящего виконта де Клериси. Мне только показалось, что движется мол, а не корабль, и я, пошатнувшись, завалился на своего соседа, удивленно на меня посмотревшего.
Старик у кормовых поручней медленно повернулся и показал мне свое лицо: открытое, благодушное и подслеповатое. Я могу поклясться, что это был виконт де Клериси, хотя я называл его иначе. Для меня на палубе «Принсипе Амадео», выходящего в воды Генуэзского залива тем вечером тридцатого мая 1871, стоял отец Люсиль, ее покойный, погребенный и оплаканный отец.
Драгоценные секунды бежали, громадный пароход скользил мимо меня. Я услышал звон машинного телеграфа. Винт вспенил гладкую воду, и мне оставалось только смотреть на постепенно отдаляющуюся фигуру моего старого патрона, который стоял, сложив за спиной руки.
