Отель де Клериси
[34] обнаружился в самом конце улицы Пальмье, которая им и заканчивалась. Если быть точным, она представляла собой тупик, упиравшийся именно в громаду особняка Клериси. Дом скрывался за высокой каменной стеной, целостность которой нарушали только кованые ворота.
Я позвонил и услышал, как далекое «динь-динь» отдалось в глубине усадьбы. С улицы в дом вел крытый переход, в который я и последовал за слугой, шустрым молодым парижанином, с любопытством разглядывая небольшой сад. В Лондоне сады выглядят заброшенными и хмурыми, но здесь кругом полыхали яркие цветы и умиротворяюще-монотонно шумел маленький фонтан, навевающий грезы об испанском патио.
Юноша оказался из породы современных слуг, отлично знающих свое дело.
– Фамилия господина? – отрывисто спросил он.
– Говард.
Мы миновали тускло освещенный холл, пахнущей старыми коврами и ржавыми доспехами, и поднялись по лестнице. Затем слуга распахнул дверь и объявил меня в своей порывистой, вышколенной манере. В большой комнате находилась лишь одна персона, которая не слышала голоса юноши, потому что громко смеялась, играясь с собачкой. Миниатюрное животное, рьяно включившееся в забаву, теребило в пасти изящный носовой платок, и так увлеклось, что наткнулось прямо на меня. Я наклонился, спасая остатки израненного батиста, а когда распрямился, то увидел Мадемуазель прямо перед собой. В глазах ее читались озорство и глубокое чувство собственного достоинства.
– Спасибо, месье, – произнесла она, принимая платок. Было очевидно, что она не узнала чужестранца, пристававшего накануне к ее отцу.
Я объяснился кратко, насколько мог.
– Слуга перепутал, приведя меня в эту комнату, – добавил я. – В мои планы не входило беспокоить Мадемуазель, у меня дело к месье де Клериси. Я соискатель на должность секретаря.
Она смерила меня быстрым взглядом, и при виде моей одежды в глазах ее появилось выражение, заставившее меня допустить, что месье де Клериси платит своим личным писарям даже менее двухсот фунтов в год.
– Ах! – воскликнула девушка, мысли которой читались в ее искреннем взгляде. – Отец сейчас в кабинете, занят, насколько понимаю, с месье Мистом.
– Мистом? – повторил я, потому как фамилия была не менее любопытной
[35], чем тон, которым ее произнесли. Мадемуазель, похоже, ждала от меня сообщения, что я знаю этого человека.
– Вашим… Вашим предшественником.
– Ну да, секретарем – одушевленной машиной для письма.
Она весело рассмеялась, всплеснув руками. Ее интерес породил во мне неприятное чувство, что человек по имени Мист опередил меня не только в части поступления на должность. Но глаза ее были так чисты, что подобная мысль казалась настоящим святотатством, преступлением против невинности и правдивости. Лицо Мадемуазель свидетельствовало о том, что если даже девичье любопытство и оказалось затронуто, то сердце красавицы свободно от глубокого чувства, неизбежно оставляющего следы на всех, кто его пережил.
Имя бывшего секретаря месье де Клериси зацепилось за мой слух, поэтому вместо того, чтобы уйти, как предписывали хорошие манеры, я задержался, ища способ продолжить разговор.
– Мне бы не хотелось мешать месье де Клериси, – сказал я. – Думаю, не совсем правильно, когда машина старая встречается с машиной новой.
Мадемуазель рассмеялась, и снова уловил я в ее голосе ту серебристую нотку, что отзывалась в моей душе и казалась такой новой и такой знакомой одновременно. Бесспорно, в смехе выражается душа.
– Этот термин едва ли подходит месье Мисту, – возразила она.
– Тогда каким одним словом можно описать его?
С минуту девушка размышляла. Она совершенно не стеснялась и общалась со мной, незнакомцем, как разговаривала бы с отцом.
– Одним словом? – переспросила она. – Не знаю… Впрочем, да… химера.
Послышавшиеся из коридора голоса сделали дальнейшее промедление невозможным.
– Быть может Мадемуазель позволит мне позвонить слуге, дабы тот препроводил меня в кабинет месье де Клериси? – сказал я.
– Я сама провожу вас, – последовал ответ. – Дверь кабинета всегда открыта для меня. Я слышу голоса, предвещающие, надо думать, скорый уход месье Миста.
Звуки и впрямь были хорошо различимы, но до наших ушей доносился лишь один голос – исполненный добродушных тонов говор виконта де Клериси, дополняемый приятным смехом. Если Мист и отвечал, то приглушенно, и мне ничего не было слышно. Я открыл дверь, и Мадемуазель повела меня за собой.
По широкой лестнице, которой недавно воспользовался я, спускался мужчина – худощавый, легкий на ногу. Не обернувшись, он продолжал свой путь, пока не скрылся в полумраке большого холла. Мне врезался в память образ стремительной, бесшумной походки и прилизанных темных волос. Некое беспокойство шевельнулось во мне, оказавшееся сильнее простого любопытства: по какой причине этот человек оставляет службу у виконта? Такова было первая моя мысль о Шарле Мисте и первая встреча с ним.
Виконт вернулся к себе, прикрыв дверь кабинета, в которую Мадемуазель быстро постучала.
– Отец, – послышалось, когда она вошла, – тут один господин желает вас видеть.
Проходя мимо нее, я уловил аромат фиалок, прикрепленных к платью, и некий свежий, весенний парфюм, принадлежавший словно ей самой.
Хозяин дома принял меня с таким радушием, будто это он, а не я выступал соискателем. Виконт поклонился и воззрился на меня близорукими глазами.
– Вчерашний английский джентльмен, – произнес он, указав на кресло.
– Я поймал вас на слове, месье, – ответил я. – И пришел просить место секретаря.
Усевшись, я стал ждать развития событий. Виконт расположился за письменным столом и в задумчивости или в нерешительности стал крутить в пальцах перо. Поверхность стола, как я подметил, была свободна от хлама, заполняющего обычно бюро делового человека. Лежащий у локтя старика календарь являлся милым пустяком из картона, украшенным купидончиками и пастушками – такие девушки посылают друг другу в канун Нового года. Обстановка указывала скорее на досуг, чем на серьезные занятия. Кабинет и письменный стол наводили на мысль об измышленных делах, под предлогом которых виконт удаляется сюда, чтобы насладиться одиночеством и выкурить сигарету. Оставалось только гадать, какие обязательства могут выпасть на мою долю.
После паузы пожилой господин поднял глаза – самые добрые в мире – на мое лицо, и я прочитал под седыми ресницами расположение в сочетании с толикой иронии.
– Известно ли месье что-либо о политике этого несчастного государства? – спросил он и наклонился, положив локти на пустой стол, благодаря чему стал похожим на медицинское светило, снисходящее до оробевшего пациента.
