– Какая жалость, что вы с отцом не можете прийти к согласию, – заявил он, кладя на мою тарелку котлету из ягненка.
– Жаль, что мой старик не склонен внимать здравому смыслу, – ответил я.
– Не думаю, что здравый смысл имеет отношение к какой-либо из сторон конфликта, – со смехом заметил мой собеседник. – Но считаю, что вы могли бы получать несколько большее содержание. Не забывайте, что мы, старики, вовсе не так умны и опытны, как вы, молодежь. Я ведь отлично знаю этого скорого на расправу негодяя, вашего батюшку. Каких-нибудь полвека назад я тузил Говарда-старшего в Итоне. И вы его достойный сын, вне всякого сомнения, – у вас такой же тяжелый подбородок. Но вы, Дик – все, что у него есть. Не забывайте об этом, иначе вспомните слишком поздно. Еще котлетку?
– Благодарю.
– Проклятье, я не пожалел бы пяти сотен годового дохода за ваши аппетит и пищеварение. Мальчик мой, подумайте о старике, который сидит в это время года в Норфолке, и ему не на кого даже поругаться, кроме слуг. В октябре Норфолк еще терпим – там есть дичь и приморская селедка. Но сейчас, когда ягнята превращаются в баранов… Бедняга!
– Но мной-то ему все равно не удалось бы закусить, – улыбнулся я. – Впрочем, осенью я вернусь. Я всегда возвращаюсь домой к открытию охотничьего сезона.
– Что за чудная вещь – сыновняя любовь, – пробормотал мой товарищ, и, тяжело вздохнув, занялся самым важным – тем, что высилось перед ним на тарелке. И честное слово, даже с учетом разделяющих нас лет, я склонен полагать, что его аппетит способен заставить покраснеть от стыда мою скромную тягу к поглощению продуктов.
Мы поговорили немного на другие темы, касающиеся прежде всего веселого города, в котором находились. Обсудили достоинства стоящего перед нами вина, и только к десерту Джон Тернер вернулся к моим делам. Если читателя несколько утомила передача нашей беседы, прошу снисходительно помнить, что она имеет прямое отношение к предмету, пусть даже недостойному, этого повествования.
– Итак, – произнес мой дородный компаньон, когда подали кофе. – Вы намерены дурачить отца, чтобы получить доступ к сердцу дочери?
Такое предположение резануло мне слух. В самом деле, правда столь часто обижает, что лишь немногие склонны иметь дело с ней. Резкое словцо уже вертелось у меня на языке, но, по счастью, там и осталось. Меня, человека не склонного к щепетильности в подобных вещах, неприятно задела прозвучавшая в голосе друга нотка неуважения по отношению к Мадемуазель де Клериси. Будь передо мной человек не столь пожилой, я наверняка позволил бы себе намек, способный перерасти в нечто, что доставило бы мне удовольствие спустить болтуна с лестницы. Но Джон Тернер был не из тех людей, с кем заводят ссоры, даже если правда не на его стороне. Поэтому я молчал, обжигая губы горячим кофе.
– Ну-ну, – примирительно заявил банкир. – Мадемуазель Люсиль – милая девушка.
– Люсиль… – протянул я. – Так, значит, ее зовут?
Мой приятель прищурил глаз.
– Да. Прелестное имечко, а?
– Верно, – ответил я, глядя ему прямо в глаза. – В жизни не слышал имени прелестнее.
Глава IV
Признание
Rêver c’est le bonheur; attendre c’est la vie
[41].
Ответ виконта де Клериси оказался положительным, и я милостиво получил разрешение вселиться в апартаменты, освобожденные недавно загадочным Шарлем Мистом.
– А что же будет со мной, сэр? – спросил мой слуга, когда я приказал ему упаковать вещи и поставил в известность о ближайших планах.
Я совсем позабыл про Лумера. Секретарю едва ли прилично заявляться в резиденцию хозяина с лакеем – существом, рассчитывающим на законные и не очень заработки и наделенным тем феноменальным аппетитом, которым обладают лишь живущие при кухне слуги. Поэтому я сказал, что будущее принадлежит ему самому, и если последнего часа не миновать ни одному из живых созданий, то остаток земной карьеры находится исключительно в его собственных руках. Короче, я разрешил ему с этой самой минуты начать нисхождение к тому унылому пределу, куда, боюсь, неизбежно приведут его шаги.
Мистер Лумер оказался достаточно добр, чтобы проявить признаки эмоций, и из несколько сбивчивой речи я уловил, что слуга намерен отложить путешествие к Аверну
[42] на то время, когда уже не сможет следовать по пятам за мной. В результате мы пришли к тому, что Лумер подыщет себе временную должность – будучи обладателем многих талантов, этот человек мог найти применение как на конюшне, так и в гостиной джентльмена, – и останется на ней до тех пор, пока мне снова не потребуются его услуги. Как выяснилось, в моем распоряжении было достаточно наличности, чтобы уплатить слуге жалованье и сверх того небольшую сумму, призванную компенсировать неудобства из-за внезапного расторжения наших отношений. Он принял деньги без смущения. Умение без смущения принимать должное – явный признак хорошего воспитания.
– Не могли бы вы оставить меня при себе, сэр? – взмолился Лумер в последний раз, когда мой прощальный дар в виде пары охотничьих сапог (жавших мне) убедил несчастного, что нам и впрямь предстоит расстаться.
– Мой добрый Лумер, я сам поступаю на службу. Я всегда говорил тебе, что умею чистить обувь лучше тебя.
Выходя из комнаты, я слышал, как сей достойный образчик прислуги бормочет себе под нос что-то вроде: «хорошенькая работенка» и «Говард из Хоптона». У меня не вызывало сомнений, что он оплакивает не столько потерпевшую урон честь моего рода, сколько утрату такого беспечного и доверчивого хозяина. Так или иначе, но у меня создалось впечатление, что по прибытии в Париж я извлек из своих заляпанных грязью дорожных чемоданов более внушительную коллекцию белья, нежели обнаружилась тем утром при разборе вещей на улице Пальмье.
Что до чести рода, то меня она смущала мало. По моему мнению, ей мало что грозит, пока человек держит ее в собственных руках, но жди беды, передав эту хрупкую вещь в руки дурной женщины. Разве не были мы свидетелями полудюжины, да куда там, доброй дюжины таких вот падений за последние годы? И я убежден, что любой недостойный отпрыск знатного рода, кто избрал неверный путь из-за жены, суть преступник и сполна заслуживает постигшего его наказания.
Я зашел попрощаться к своему другу Джону Тернеру. Позавтракав, тот с удобством расположился в курительной и был занят тем, что пророчил темное и угрожающее будущее своевольным упрямцам.
– Думая, что стремитесь к ангелу, вы отправляетесь в лапы к дьяволу, – заявил он.
– Я просто намерен зарабатывать себе на жизнь, – со смехом ответил я, раскуривая одну из превосходных сигар банкира, без которых мне предстояло теперь обходиться. – И пусть праздные предки перевернутся в могилах. Мне будут платить добрых полторы сотни фунтов в год!
