– Вы знаете, что я люблю вас, – выдавил юноша, и выражение округлого лица приобрело несвойственные ему черты.
– Что ж, – ответила она с непонятно откуда взявшейся суровостью, которой навряд ли учат в монастырской школе. – Вы уже дважды сообщили мне об этом, считая с того дня, как вспомнили о моем существовании в прошлом месяце, на балу. Но сегодня вы безнадежно серьезны. Давайте вернемся на террасу.
Наклонившись, девушка подобрала упавший с ветки апельсин и бросила его в траву, играя с собакой.
– Вот видите, – с улыбкой заметила она, – Талейран не утруждает себя пробежкой. Он стал таким толстым и важным и боится, что сельские псы его увидят. Это все Париж. Париж портит всех.
– Вам известны планы моего отца насчет нас, – сказал Альфонс после небольшой заминки, вызванной необходимостью отодвинуть в сторону Талейрана с апельсином.
– Планы барона, как мне рассказывали, всегда блестящи, да только… – Люсиль замялась и звонко рассмеялась. – Только вот я ничего не смыслю в финансах!
Они прошли еще несколько шагов между аккуратными клумбами, где весенние цветы уже готовились проклюнуться в бутон. На террасе Альфонс и Люсиль застали виконтессу и месье Жиро. По направлению к дому удалялся слуга, беспечно держа маленький серебряный поднос. Барон стоял, держа в руке нераспечатанный конверт.
– С вашего позволения, мадам, – донеслись до молодых людей сопровождаемые коротким самодовольным смешком слова. – Деловой человек – раб сиюминутных забот. А дела государственные никогда не пребывают в покое. Великая страна ворочается даже во сне.
Заручившись разрешением хозяйки дома, барон открыл конверт, смакуя важность момента. Но стоило ему взглянуть на бумагу, как он переменился в лице.
– Правительство рухнуло, – выдохнул Жиро побелевшими губами и пойдя пятнами. Напрочь, похоже, забыв про дам, он смотрел только на сына. – Это может повлечь за собой очень многое! Я должен вернуться в Париж немедленно! Весь город охвачен волнением. Боже мой, чем-то все это кончится?
Барон торопливо извинился и через несколько минут его экипаж уже громыхал по серым камням мостовой.
– В Париже волнения, – встревоженно повторила Люсиль, оставшись наедине с матерью. – Что это может означать? Существует ли опасность? Не грозит ли что папе?
– Полагаю, что нет, – спокойно ответила виконтесса. – Ему ничто не угрожает.
Глава VIII
В Париже
Le plus grand art d’un habile homme est
celui de savior cacher son habileté
[58].
Возникает необходимость бросить хотя бы беглый взгляд на те события мировой политики, которые наложили отпечаток на скромное существование героев этой истории. Старику позволительно высказать собственное мнение – вернее, согласиться с мнением великих умов, что наше существование на земле есть только часть большого замысла. Да, люди всего лишь пешки, передвигаемые высшей силой туда или сюда по громадной шахматной доске, но в то же время, пусть зрение наше зачастую заслоняет фигура рыцаря, епископа или короля, в тени которого мы находимся, наше присутствие может с таким же успехом повлиять на ходы старших фигур, как и их на наши.
То, что моя жизнь может быть подвержена политическим ветрам, я понял через неделю или две после того, как Люсиль, не соизволив объяснить внезапную свою холодность, уехала в Ла-Полин.
Тем вечером я сидел в своем кабинете, курил и, признаюсь, думал о Люсиль. Однако мысли мои носили сугубо практический характер: я с удовлетворением вспоминал о маленьких усовершенствованиях, осуществленных мною – с норфолкской энергией, наверняка задевшей кое-кого из тамошних обитателей, – за время нашего краткого пребывания вместе с виконтом в провансальском шато. Теперь мне доставляло удовольствие думать, что жизнь Люсиль в одном из самых древних замков Франции не нанесет вреда ее здоровью. Не слишком подобающие влюбленному мысли, воскликнет романтический читатель. Пусть так. Каждый любит на свой лад. «Воздух и вода! – вскричал виконт, наблюдая, как рабочие выполняют мои указания. – Вы, англичане, просто помешаны на этом».
Появление в комнате сего старого джентльмена прервало цепь моих размышлений и через несколько минут раскрыло передо мной характер моего патрона с совершенно неизвестной и неожиданной стороны. Он пребывал в явном возбуждении и словно сбросил с плеч лет десять.
– Я говорил, что мне нужен под рукой человек молодой и сильный, – начал виконт, усаживаясь в кресло. – Давайте объяснимся, мистер Говард.
– С превеликим удовольствием.
Коротко рассмеявшись, он наклонился и взял с моего письменного стола перо – во время разговора ему нравилось крутить что-нибудь в пальцах.
– Время пришло, друг мой. Намерены вы поддержать меня?
– Да.
– Вы человек немногословный, – отозвался старик, бросив на меня проницательный взгляд, так не вязавшийся с его благообразными чертами. – Но большего не требуется. Правительство пало. Доктора утверждают, что императору осталось жить всего ничего!
Он щелкнул пальцами и посмотрел на часы. Было восемь. В половине седьмого мы отобедали.
– Поедете сейчас со мной? Хочу показать вам состояние Парижа: настроение жителей, их помыслы. Никогда не мешает побольше узнать о… о народе. Придет день, и простые люди будут править миром!
– Причем чертовски дурно, – заметил я, складывая бумаги.
«Мы вернемся поздно», – бросил виконт слуге, державшему дверь экипажа. Еще когда я сидел в кабинете, погрузившись в свои мысли, до меня донесся стук копыт по двору и позвякиванье лошадиной сбруи, но я не обратил внимания, зная, что виконт частенько выезжает по вечерам. За время нашей молчаливой прогулки я подметил, что мы ни разу не пересекли Сену. У реки два берега, как у улицы – две стороны, и, как правило, одна из них всегда в тени. И наши сегодняшние дела влекли нас как раз к затененной половине.
– Вы понимаете, что сейчас пришло время болтунов: рошфоров, пиа и прочих парней с легкими, как кузнечные мехи
[59], – сказал виконт, когда мы стали подниматься по узкой лестнице тихого дома, расположенного по соседству с большими винными складами, что примыкают к Саду растений
[60]. – Mon Dieu, что за сброд! Но мехи способны взорваться и наделать бед. За этими господами надо следить в оба.
И действительно, республиканизм в те дни просто витал в воздухе. А разве не доказывает история, что те, кто громче всех выступает за власть народа, думают только о том, как бы прибрать эту власть к рукам, ничего не дав взамен? Самый ярый республиканец – это человек, которому нечего терять, но который много может выиграть от общественных нестроений.
