Гугеноты быстро овладели многими важными городами и, благодаря внушениям своих вождей, вели себя как люди, сражающиеся только за право свободного служения Богу. Их можно было обвинить разве в том, что в порыве ненависти к римской церкви, преследовавшей их уже в течение тридцати лет, они уничтожали образа и статуи в католических храмах тех городов, которыми им удавалось овладеть. Этого нельзя было, впрочем, сказать о юго-восточной Франции. Там преследования гугенотов были особенно жестоки, и еще незадолго перед тем войска папы произвели жестокую резню в городе Оранже. Вскоре после того вождь протестантов, Адреш, овладел этим городом и отомстил за гугенотов такой же жестокой резней. Но если первая резня в Оранже доставила вождям католиков радость и заслужила их одобрение, то поступок Адреша вызвал среди протестантов всех классов бурю негодования. Раздраженный Адреш перешел на сторону католиков и позже сражался против гугенотов, дело которых опозорил своим поступком.
Англия также приняла некоторое участие в войне. После долгих колебаний алчная королева Елизавета решилась наконец послать во Францию в помощь протестантам шеститысячное войско для занятия Гавра, Дьеппа и Руана, но с тем условием, чтобы эти три города были уступлены Англии. Напрасно Конде, Колиньи и ее собственные министры просили не ставить Франции такого позорного условия, представляющего и для Англии слишком мало выгод, – королева все-таки настаивала на своем. Немудрено, что вскоре ее стали ненавидеть за ее алчность и коварство не только католики, но и протестанты.
Войска противников встретились 19 декабря 1562 года. Католики располагали шестнадцатью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы и двадцатью двумя пушками; у гугенотов было четыре тысячи конницы, восемь тысяч пехоты и пять пушек. Конде быстро разбил швейцарских копейщиков Гизов, а Колиньи рассеял кавалерию коннетабля Монморанси, который при этом был ранен и попал в плен; но пехота католиков одолела пехоту гугенотов, состоявшую большей частью из молодых солдат, присланных германскими князьями; при первом же натиске неприятеля они обратились в бегство. Лошадь Конде была убита, и сам он, в свою очередь, взят в плен. Колиньи вынужден был отступить, хотя вывел с поля битвы как конницу, так и остатки пехоты в полном порядке.
Потеря Конде была тяжелым ударом для гугенотов; но и противники потеряли маршала Сент-Андре, который был убит, и коннетабля Монморанси, попавшего, как сказано, в плен. К Колиньи подходили подкрепления; затем прибыло известие, что герцог Гиз убит каким-то фанатиком. Все это уравнивало шансы противников.
Обе стороны, естественно, желали мира. Начались переговоры, и мир был заключен на следующих условиях: владетельным князьям-протестантам были возвращены их владения и все права; дворянам разрешалось совершать богослужение у себя на дому, а прочим протестантам – в предместьях и в двух местах в стенах каждого из тех городов, которые в момент подписания договора находились в их власти. Последствием этого соглашения было то, что король издал «Амбуазский эдикт», обеспечивший Франции мир на четыре с лишком года.
Глава II. Важное решение
Однажды в июне 1567 года Гаспар Вальян и его жена посетили ферму Флетчера.
– Я пришел, Джон, поговорить с тобой о Филиппе, – сказал Гаспар. – Через несколько месяцев ему исполнится шестнадцать лет, а ростом он уже выше меня. Его учителя Рене и Гюстав сообщили мне, что он не хуже их владеет мечом и рапирой, а оба они, как ты сам знаешь, искусные бойцы. Они уверяют, что Филипп уже может состязаться не только с любым французским дворянином его лет, но даже с несколькими. Пора нам подумать о его будущности.
– Я уже много думал об этом, Гаспар, – ответил Джон. – Хотя мальчик вырос у меня на глазах, я все-таки не всегда понимаю его. Когда он смеется или шутит с кем-нибудь, мне кажется, что я узнаю в нем самого себя, и вспоминаю то время, когда я участвовал с товарищами в играх и брал призы. Когда же он говорит со мной или с матерью или отдает от ее имени приказания рабочим, он слишком серьезен и спокоен и походит скорее на знатного дворянина. Мне кажется, Гаспар, что мы ошиблись, дав ему такое воспитание, и для него было бы лучше, если бы мы сделали из него простого фермера.
– Нет, нет, – прервал Гаспар Вальян, – мы сделали из него хорошего человека, и мне кажется, что он унаследовал лучшие качества англичанина и француза. Но главное, Джон, он хороший христианин и ненавидит всех гонителей Вашей веры, будь они французы или испанцы. Мне кажется, ему следует дать побольше свободы. Недурно было бы послать его к нашим родственникам во Францию; пусть людей посмотрит и себя покажет.
– Того самого желает и Люси, и я уже решил исполнить ее желание.
– Я давно уже собирался высказать тебе свои намерения, – продолжал Гаспар. – Богу не угодно было благословить нас детьми, и потому Филипп, которого мы считаем как бы своим сыном, будет нашим единственным наследником. Несмотря на то, что я много помогал и помогаю моим бедным соотечественникам, я с Божией помощью скопил за последние двадцать лет значительное состояние и, кроме того, купил по соседству два больших участка земли. Правда, Филипп не выказывает желания ехать во Францию; но когда он слушает письма наших друзей или рассказы беглецов, покинувших свои разрушенные жилища, то, как я заметил, краска негодования выступает на его лице, и пальцы его судорожно сжимаются. Очевидно, он готов присоединиться к протестантам против их жестоких притеснителей. Не менее сочувствует он и успехам голландцев в борьбе их с испанцами, в которой принимают участие многие из наших соотечественников. Теперь во Франции перемирие, и Филиппу представляется благоприятный случай посетить своих родных. Как ты знаешь, с нами в родстве известный вождь гугенотов граф де Ла Ну; он приходится Филиппу по матери двоюродным братом, и с его помощью нам, может быть, удастся получить обратно наши земли, конфискованные после нашего бегства. Итак, отпусти его, Джон. Я, со своей стороны, снабжу его достаточными средствами, чтобы он мог не только с честью явиться к своим родственникам, но в случае войны и собрать человек пятьдесят под знамена Конде и протестантов.
– Благодарю тебя, Гаспар, за твое щедрое предложение, но я должен сначала переговорить об этом с Люси. Я, со своей стороны, вполне разделяю твое мнение и охотно отпущу сына сражаться за свободу совести.
Два дня спустя Джон Флетчер имел продолжительный разговор с сыном. Филипп был в восторге от предстоящего путешествия и радовался при мысли, что ему, может быть, придется сражаться за гугенотов под начальством тех славных полководцев, с именами и подвигами которых он был уже давно знаком.
– Мне жаль расстаться с тобой, Филипп, – сказал в заключение отец, – но я, к сожалению, не могу сопровождать тебя. Если во Франции снова вспыхнет война, то сражайся за правое дело и не опозорь имени своих славных предков. Помни это, сын мой. Ступай теперь к своему дяде и поблагодари его за все, что он для тебя делает.
В тот же вечер Джон Флетчер узнал, что жена Гаспара поедет с Филиппом.
– Мария давно желала повидаться с родными, – сказал ему Гаспар. – Графиня де Лаваль, сестра твоей жены и Марии, уже несколько раз приглашала нас навестить ее. Филипп, кстати, проводит туда свою тетку, погостит там и познакомится со своим кузеном Франсуа. Я сам хотел было ехать с ними, но не решаюсь оставить на произвол судьбы фабрику. Филиппу будет лучше выйти в свет вместе с кузеном Франсуа, а в случае войны они могут вместе же поступить под начальство отважного де Ла Ну. Я закажу Филиппу необходимое платье и выпишу из Лондона хорошее оружие. Вчера я уже писал моим корреспондентам в Лондоне и в Саутгемптоне, чтобы они подыскали судно, отправляющееся в Ла-Рошель. В настоящее время протестантам небезопасно путешествовать по Франции без вооруженных провожатых; все дороги кишат распущенными солдатами и разбойниками, а в деревнях происходят постоянные волнения; поэтому я напишу своему клиенту в Ла-Рошели, чтобы он подыскал для Филиппа четырех надежных молодцов и купил бы необходимых для дальнейшего путешествия лошадей.
