Несколько времени спустя один из слуг доложил Филиппу, бывшему с Бертрамом наверху, что его новый слуга спрашивает, нет ли для него каких-нибудь приказаний.
– Позовите его сюда, – сказал Филипп.
Минуту спустя вошел Пьер, одетый в темно-зеленое платье. Он был острижен и так переменился, что Филипп едва узнал его.
– Ну, вы совсем преобразили его, – заметил Бертрам.
– Привели тебе лошадь, Пьер? – спросил Филипп.
– Да, сударь.
– Мы выезжаем в шесть часов утра. Приготовься к отъезду! – сказал Филипп.
Пьер поклонился и вышел.
– Мне кажется, я ошибся, отозвавшись о нем неблагоприятно, – сказал Бертрам. – Кажется, он будет хорошим слугой, я едва узнал его.
– Ведь другого случая начать новую жизнь может ему и не представиться, – заметил Филипп. – Боюсь только, как бы он не напроказил в замке. Кажется, он большой проказник, а этого гугеноты не любят.
– Я думаю, его можно смирить приличным числом палочных ударов, – заметил Бертрам.
Филипп засмеялся.
– Не думаю, чтобы мне пришлось прибегнуть к этому средству. У нас в Англии не бьют слуг. Я просто отпущу его, если он окажется негодным… Скажите, что сделано в Ла-Рошели на случай войны.
– С нашей стороны сделаны все приготовления, и как только придет известие, что Конде и адмирал подняли знамя, мы запрем все ворота, выгоним всех, кто будет против нас, и встанем за веру. И я не думаю, чтобы дело затянулось. Я уже вчера послал верного слугу привезти обратно мою дочь и сестру, которые находятся за восемьдесят миль отсюда. В военное время девушкам опасно разъезжать по стране.
Ранним утром следующего дня маленький отряд выступил из Ла-Рошели. Пьер ехал позади Филиппа.
– Ты знаешь здешнюю местность? – спросил его Филипп.
– Каждую пядь земли, – ответил тот. – Нет пруда, в который бы я не забрасывал сетей, ручья, которого бы я не знал, леса, в котором бы я не ночевал, изгороди, у которой я не ставил бы силков на кроликов. Я легко найду тут дорогу даже в самую темную ночь; это вам пригодится, если вы вздумаете послать меня в город, когда Гизы обступят его со своими солдатами.
Филипп пристально посмотрел на него.
– А ты думаешь, что Гизы скоро начнут осаду Ла-Рошели?
– Всякий, у кого есть уши, знает это, – ответил спокойно Пьер. – Я не обращал внимания на эти вещи, мне было все равно, сидят ли в седле гугеноты или католики, но не закрывать же мне своих ушей. А народ при мне говорит не стесняясь: «Пьер, дескать, равнодушен к этим делам: он-де дурачок». Вот я и знаю, что католики думают: они говорят, будто Гизы, королева Екатерина, Филипп Испанский и папа собираются покончить со всеми гугенотами. А от гугенотов я слышал, что они начнут первые и из Ла-Рошели скоро выгонят католиков, а тогда здесь тотчас появится войско католиков.
– А ты думаешь, что католики в Ла-Рошели не примут своих мер?
– Как же! – ответил Пьер презрительно. – Они строили новые стены и укрепляли старые в расчете дать отпор гугенотам, которые осадят их. А гугеноты в городе посмеивались про себя, притворяясь, будто им крайне неприятно строить новые валы, за которыми впоследствии они же сами и будут укрываться от католиков. Видя все это, я собирался было удрать в леса, так как не имел охоты получить пулю в лоб ни от католика, ни от гугенота. Теперь, разумеется, другое дело. Вы гугенот, а значит, и я тоже. В меня будут стрелять католики, и так как никто не желает, чтобы его застрелили, то и я скоро возненавижу католиков и готов буду устроить им всякую пакость, какую только вы пожелаете.
– И ты думаешь, Пьер, что в случае надобности можешь отнести поручение в город, даже если католики окружат его?
Пьер кивнул головой.
– Я никогда не видел осады, – сказал он, – и не знаю, как далеко стоят солдаты от стен города, но думаю, если кролик сможет проскочить мимо них, то и я сумею, а если нельзя будет пробраться по земле, то проберусь как-нибудь водой.
– Но это не входит в твои обязанности, Пьер, ты должен прислуживать мне, а в мое отсутствие заботиться о моих лошадях.
– Понимаю, сударь. Но бывают времена, когда придурковатый с виду парень может сослужить хорошую службу, в особенности когда он слишком дорожит своей шкурой. Если вам что понадобится, только скажите, все будет исполнено.
Через два дня утром отряд подъезжал к замку. Старый сержант, ехавший с двумя из своих людей несколько впереди, остановил коня и подъехал к Филиппу.
– В замке происходит что-то необычное, сударь, – сказал он. – Флаг поднят, а его не поднимали со времени смерти графа. Смотрите, там какие-то всадники снуют в воротах.
– Поедемте скорее, – ответил Филипп, и через десять минут они въезжали во двор замка.
Франсуа выбежал Филиппу навстречу.
– Как я рад, что ты приехал! – сказал он. – Я уже послал верхового к тебе навстречу, чтобы поторопить тебя. Жребий наконец брошен. Вчера было собрание вождей гугенотов в доме адмирала Колиньи, и к моей матери прибыл вестник от моего кузена де Ла Ну. Адмирал и Конде получили известия от одного друга при дворе, что на тайном заседании королевского совета решили заключить принца в темницу, Колиньи казнить, швейцарцев распределить между Парижем, Орлеаном и Пуатье, эдикт о веротерпимости отменить и употребить самые суровые меры, чтобы не допускать гугенотского богослужения. Адмирал все еще стоял за необходимость помедлить; но брат его, д’Андело, доказывал, что если еще будут ждать, то всех вождей гугенотов посадят в тюрьмы, и сопротивление станет невозможным. Со времени последней войны и так уже более трех тысяч гугенотов умерло насильственной смертью, и невозможно допускать, чтобы это число бесконечно увеличивалось. К д’Андело присоединилось большинство, и адмирал вынужден был уступить. Потом последовало совещание, какие меры следует предпринять, и решено поднять восстание сразу по всей Франции 29 сентября. Нашей армии поручено рассеять швейцарцев, захватить в плен кардинала Лотарингского и затем просить короля о восстановлении нарушенных прав гугенотов, об удалении кардинала из королевского совета и о высылке всех иностранных войск из пределов государства. Как видишь, нам остаются только две недели на приготовления. Мы только что послали вестников ко всем нашим друзьям-гугенотам, чтобы в назначенный день они были готовы выступить в поход со своими вассалами.
– Зачем поднят на замке флаг, Франсуа? Это возбуждает внимание, – заметил Филипп.
– Сегодня день моего рождения, и все думают, что флаг поднят в честь этого дня; но на самом деле мы воспользовались этим предлогом и подняли флаг для того, чтобы созвать сегодня в замок всех наших друзей и вассалов. Мы с тобой тоже, разумеется, присоединимся с нашими воинами к отряду де Ла Ну.
В следующие за тем дни в замке происходила необыкновенно оживленная деятельность. В замок то и дело приходили дворяне-гугеноты. Пятидесяти воинам, которым предстояло сопровождать Франсуа, был сделан смотр и выдано оружие, равно как и вассалам и их слугам, приходившим в замок. Хотя все эти люди оставались в неведении насчет предстоящих событий, они чувствовали, что приближается кризис, и суровые лица их выражали удовольствие.
