Филипп гостил уже почти шесть месяцев у своих родных, когда пришло письмо от Франсуа с настоятельной просьбой вернуться во Францию.
«Весна начинается, – писал Франсуа, – а все спокойно, и король, кажется, решил сохранить мир. Коннетабль Монморанси, много содействовавший примирению, все еще в большой милости, а Гизы злятся, проживая в своих владениях. Дворяне-гугеноты хорошо приняты при дворе, и множество их едет в Париж, чтобы уверить короля в своей преданности. Я также был там с матерью; король принял нас очень благосклонно и поздравил меня с тем, что я посвящен в рыцари самим Колиньи. Мы присутствовали при венчании короля с дочерью немецкого императора. Зрелище было великолепное. Ходят слухи, что король хочет положить конец всем беспорядкам в будущем и связать узами дружбы обе партии. С этой целью он предложил сочетать браком свою сестру Маргариту с Генрихом Наваррским. Мы все надеемся, что брак этот состоится и будет иметь большое значение для всех нас, исповедующих реформаторскую веру. Говорят, что королева Наваррская не сочувствует этому браку и опасается, что Генрих забудет в Париже те скромные обычаи, в которых он воспитан, и под влиянием Маргариты и двора перейдет в католичество. Трудно сказать, насколько справедливы эти опасения, но Генрих может сделаться королем Франции, и вопрос о вере должен тревожить его.
– В одном я уверен, – сказал он мне однажды, – если Карл и его два брата умрут без потомства, Франция не пожелает иметь короля-гугенота. Гизы, духовенство, папа и Испания не допустят этого.
– Это правда, принц, – ответил я, – по моему мнению, вам лучше остаться королем Наваррским, чем сделаться королем Франции.
Я думаю, Филипп, что когда он будет королем Наваррским, Гизы найдут в нем соперника более опасного, чем в лице теперешних вождей гугенотов. Сначала я думал, что он прост и откровенен, и такого же мнения о нем все приближенные, но из частых разговоров с ним я убедился, что ошибаюсь. Под веселой, беспечной внешностью кроется много ума, а также расчета и честолюбия; он втайне изучает людей и умеет приспособляться к ним. Я уверен, что он будет со временем великим вождем. Королева Наваррская принимала в Ла-Рошели многих графинь и в том числе мою мать. Она пригласила маму посетить ее в Беарне, а принц настоятельно требовал, чтобы я приехал с ней. Если ты приедешь, то, конечно, поедешь с нами и будешь с радостью принят Генрихом. Мы отлично поохотимся и хорошо проведем время, тем более что при дворе у них все так же просто, как и у нас в Лавале».
Это письмо ускорило отъезд Филиппа. Предстоящая охота в горах Наварры очень улыбалась ему. Он любил молодого принца и давно уже был убежден в его уме и проницательности.
Он пошел с письмом к своему дяде Гаспару и прочел ему его. Гаспар задумался.
– Это для меня ново, – сказал он наконец. – Я, как и все другие, думал, что Генрих Наваррский простодушный, беспечный юноша, который любит охоту и, подобно своей матери, не терпит придворных церемоний; но если то правда, что пишет Франсуа, – а ты, кажется, также того же мнения, то в судьбе Франции наступит большая перемена. До сих пор несчастные гугеноты постоянно попадались в ловушку; но если Генрих Наваррский будет мудрым политиком, он сумеет бить врагов их же собственным оружием и добьется для гугенотов того, чего они никогда не достигнут мечом. Но помни, что гугеноты наверняка не поблагодарят его за это. Моя жена и твоя мать ужаснулись бы, если бы я сказал им, что Генрих, сделавшись католиком, может лучше залечить открытые раны Франции и обеспечить свободу вероисповедания гугенотам, чем если он будет протестантским королем. И я совершенно согласен с ним, что если он останется гугенотом, то никогда не вступит на французский престол.
– Неужели вы думаете, дядя, – воскликнул Филипп с негодованием, – что он способен переменить веру?
– Я не знаю его, Филипп, но высказываю свое мнение о нем только по тем данным, которые слышал от тебя и твоего кузена. Гугеноты смотрят на дело различно: одни готовы лучше умереть на костре, чем отступить на один шаг от своей веры; другие сознают, что протестантство лучше и чище католицизма, но готовы сделать некоторые уступки в интересах мира. Ты сам знаешь, что принцы и принцессы, вступая в брак с коронованными особами, обязаны принять их веру, и недавно еще, когда наша королева Елизавета хотела вступить в брак с принцем Анжуйским, то поставила условие, чтобы он принял протестантскую веру, и это требование не казалось чем-нибудь необычным. Настанет, быть может, время, когда Генрих Наваррский будет считать французский престол, свободу вероисповедания и всеобщий мир недорого купленными ценой исполнения желаний большей части народа. Если он это сделает, гугеноты, конечно, будут очень огорчены, но для них это будет лучше.
Три дня спустя Филипп и Пьер находились уже в Лондоне, чтобы оттуда переехать в Ла-Рошель. Дядя щедро снабдил его деньгами, отец также настоял, чтобы он взял и от него крупную сумму.
– Ты не должен стесняться в средствах и до сих пор слишком скромно расходовал свои деньги.
Корабль быстро перевез их в Ла-Рошель, а на другой день Филипп был уже в Лавале. Он уже знал, что после битвы при Монконтуре замок был сожжен королевскими войсками, но тем не менее его поразила страшная картина разрушения: только центральная часть замка не была вконец разрушена, и потому графиня поселилась там.
– Да, многое переменилось здесь, Филипп, – говорила графиня. – У меня большие средства, скопленные долголетней жизнью в деревне, и я могла бы исправить все это, но стоит ли? Если разгорится война, то она сосредоточится около Ла-Рошели, и замок будет снова разрушен.
Франсуа был в восторге от приезда Филиппа.
– Как раз вовремя! – говорил он. – Мы в конце этой недели едем в Беарн, и хотя ты мог бы приехать и один следом за нами, а все же лучше ехать вместе. Люди твои здесь; тебе достаточно двоих, которые были ранены, но еще не совсем оправились.
Три дня спустя графиня с сыном и Филиппом выехали из замка в сопровождении шести вооруженных ратников, так как дороги были небезопасны от разбоя, которому предалось множество распущенных солдат. Графиня ехала верхом, а ее служанка – позади одного из всадников. Переезды делались небольшие; останавливались они в гостиницах в городах или же чаще в попутных замках знакомых дворян. Правда, на пути они нередко встречали подозрительные группы людей, но те с мрачным видом сторонились вооруженных солдат, и путники благополучно достигли Беарна.
Замок короля Наваррского оказался не столь величественным, каким был Лаваль до его разрушения. Он лежал вблизи города, где наши путники и оставили своих ратников. Принц Генрих выбежал к ним в простой одежде горожанина.
– Добро пожаловать! – говорил он, помогая графине сойти с лошади и вводя ее в дом.
Минуту спустя он снова вышел к Франсуа и Филиппу.
– Вот теперь, когда я передал графиню маме, я ваш, – сказал он сердечно. – Очень рад видеть вас обоих.
– Мой кузен настаивал, чтобы я ехал сюда с ним, принц, – сказал Филипп, – и уверял меня, что вы не будете недовольны. Остановлюсь я, конечно, в городе.
