– Может быть, сударь. Если и кошмар, так ведь я ничего худого не сделал, напротив, истратил только несколько крон; но если это не кошмар, то вы уже будете наготове, и эти несколько крон спасут нам жизнь.
Филипп прошелся несколько раз молча по комнате.
– Ты поступил разумно, Пьер. Хотя я и не верю твоему кошмару, но знаю, что ты не трус и не из таких людей, которые фантазируют. Ну, допустим, что все это сбудется, и что ты, я и… и одна дама, будучи переодетыми, очутимся в буйной толпе. Что мы будем делать? Куда пойдем? Мне кажется, что ты выбрал для меня неудачный наряд. Как могу я, монах, идти с тобой, нищим, и с женщиной?
– Покупая вам рясу, я еще не думал о женщине, сударь. Но ваше замечание верно, я должен достать вам другой костюм. Вам надо одеться мясником или кузнецом.
– Лучше кузнецом, Пьер, это безопаснее. Я запачкаю себе лицо сажей, да и руки у меня будут грязны от лазанья по крышам, Ну, а что мы дальше будем делать, когда очутимся в толпе?
– Это будет зависеть от того, сударь, последует ли войско за Гизами и примет ли участие в мятеже. Если да, то весь Париж, с одного конца до другого, будет в волнении, и все улицы заперты. Я обдумывал все это несколько раз и часто слонялся по Парижу в то время, как вы были на празднествах. Если мятеж случится ночью, то, по-моему, лучше всего идти к реке, взять лодку и спуститься по течению или же пробраться к городской стене и спуститься с нее по веревке. Если же несчастье случится днем, то нам нельзя будет выбраться таким способом; тогда мы скроемся в пустой лачужке, которую я нашел близ городских ворот, и обождем там до ночи.
– Ты наконец заставишь меня поверить всему, Пьер, – сказал сурово Филипп, нетерпеливо прохаживаясь по комнате. – Если бы у тебя было хоть какое-нибудь основание для подобных опасений, то я тотчас пошел бы к адмиралу. Но как могу я прийти к нему и сказать: «Мой слуга, честный малый, вбил себе в голову, что нам грозит опасность нападения со стороны черни». – Как ты думаешь, что ответил бы мне адмирал?.. Он ответил бы, что таких людей, которые действуют только под влиянием бреда и фантазий, сажают в дом умалишенных.
Дверь отворилась, и Франсуа де Лаваль быстро вошел, бледный и взволнованный.
– Что с тобой, Франсуа? – воскликнул Филипп.
– Ты не слышал новость? В адмирала стреляли…
Филипп остановился в испуге.
– Стреляли два раза из окна одного дома, – продолжал Франсуа, – первая пуля оторвала адмиралу палец на правой руке, а другая попала в левую руку. Он шел с несколькими дворянами от короля; двое из них увели адмирала домой, а другие ворвались в дом, из которого стреляли, но нашли там только женщину да слугу, – убийца скрылся через заднюю часть дома, где его ожидала лошадь. Говорят, что дом этот принадлежит старой герцогине Гиз. Полчаса тому назад об этом узнали во дворце, и ты можешь вообразить себе, как все ужаснулись. Король заперся в своей комнате, принцы Наваррский и Конде – в глубоком горе; они любят адмирала, как отца, а остальные наши единоверцы вне себя от негодования. Говорят, что человек, ускакавший от дома, из которого стреляли в адмирала, был тот самый негодяй Морвель, который изменнически убил де Муи и был за это награжден королем. Говорят также, что, пока убийца находился в доме, лошадь его держал лакей в ливрее Гизов. Принцы Наваррский и Конде отправились к Колиньи, которому хирург короля перевязывает раны…
Глава XX. Набат
Филипп наскоро вооружился и вышел вместе с Франсуа.
– Я должен вернуться в Лувр, – сказал Франсуа, – мое место при Генрихе Наваррском. Он пошел к французскому королю просить позволения тотчас выехать из Парижа. Конде и Ларошфуко сделают то же, вернувшись от адмирала, потому что здесь, очевидно, всем грозит опасность.
Филипп поспешил к дому адмирала. Многие гугеноты-дворяне, вооружившись, спешили туда же, взволнованные горем и полные негодования. Во дворе и в приемной адмирала скоро собралось около трехсот дворян. Одни молча и серьезно ходили, другие, собравшись в группы, горячо обсуждали происшедшее. Все придерживались мнения, что это было покушение не на одного адмирала, а на всех гугенотов вообще, и приписывали это злодеяние Гизам, смертельным врагам реформаторской веры, главным виновникам всех гонений на гугенотов и ответственных за потоки крови, пролитой в междоусобных войнах. Было очевидно, что все должны скорее покинуть Париж и приготовиться к новой войне; но это станет возможным только, когда адмирал поправится настолько, что будет в состоянии уехать.
– Он ужасно страдает, – рассказывал один из дворян. – Хирург не принес инструментов и отрезал палец в три приема кинжалом. Мерлен, его духовник, был при нем с несколькими ближайшими друзьями. Все мы плакали; но адмирал обернулся к нам и сказал: «Друзья мои, о чем вы плачете? Я счастлив, что страдаю за веру». Потом он сказал, что искренно прощает виновного и его подстрекателей.
Через час пришел Франсуа.
– Принц видел короля, Филипп. Король страшно разгневан и поклялся, что подвергнет самому жестокому наказанию всех, кто виновен в этом преступлении. Нам не стоит тут оставаться, Филипп, мы все равно не увидим адмирала.
На улице их догнал граф де Валькур.
– Я только что от адмирала, – сказал он, – ему лучше. Хирург надеется, что на следующей неделе он будет уже в состоянии путешествовать на носилках.
– Хорошие вести, – сказал Франсуа. – Чем скорее мы выберемся из Парижа, тем лучше.
– Без сомнения, – согласился граф, – лишь бы адмирал поправился. Ему теперь грозит яд, и если бы даже сам король просил его остаться в Лувре до выздоровления, я не советовал бы ему принимать приглашение; но пока мы подождем. Король возмущен, он велел запереть все улицы Парижа, кроме двух, и требовать паспорт у каждого входящего и выходящего из Парижа.
Тем временем они подошли к дому графа.
– Войдите, господа, – сказал он, – моя дочь очень встревожена нападением на адмирала, к которому она питает глубокое уважение.
– Как он себя чувствует? – спросила поспешно Клара, когда они вошли в комнату.
– Ему лучше, Клара.
– Слава Богу! – сказала она с облегчением. – А что король?
– Он возмущен, как и мы, и намерен строго наказать убийцу и его подстрекателей. Он был у адмирала.
– Я хотела бы уехать в Дофинэ, папа. Этот город с его жестокостью мне ненавистен.
– Мы скоро уедем, дорогая. Доктор надеется, что через неделю адмирал сможет путешествовать на носилках, и мы все последуем за ним.
– О, как долго, папа! За неделю многое может случиться.
– Бояться нечего, Клара. Никто не посмеет сделать чего-нибудь из опасения гнева короля. Как вы думаете, монсеньор де Лаваль?
– Я согласен с вами, граф.
– А вы, сэр Филипп?
– Я не вижу основания к опасениям, граф, но думаю, что следовало бы принять некоторые предосторожности. Откровенно говоря, я заразился страхом от моего слуги, веселого малого, который теперь мрачен как туча; он боится восстания черни, подстрекаемой Гизами.
