Мир вдруг померк, а гигантское лицо незнакомца закрыло горизонт, заполонив собой все видимое пространство. Нос превратился в горный хребет, губы в тектонические плиты, глаза в два бездонных океана, а лоб, испещренный морщинами в исполинскую пустошь.
- Хелл, - не своим голосом завизжал Давыдов. – Вытаскивай нас.
- Всех? – Хелл поднялся и, как ни в чем не бывало, шагнул в середину распадающейся на куски комнаты. – Ты забрал данные?
Семен оглянулся на копошащегося в недрах сейфа барона и в руке у него свернул нож.
- Я успею, - упрямо кивнул капитан, оттолкнулся от стены и рухнул на спину самозваного бога, вонзая тому лезвие в шею. – Сначала ГРУ, потом майора, а меня напоследок.
Ткань локации затрещала по швам. Это исполин, взявшись за прореху двумя руками, расширял её, стараясь проникнуть внутрь. Черно-красные горные вершины просели, превращаясь в песок, небоскребы дрогнули, и ночь, опустившись на землю, накрыла всех молчаливым саркофагом. Лишь только два огня, два темных рубина в сияющем обрамлении остались на небосклоне. Хозяин их решил забрать свое, и он пришел в этот мир.
Глава 76
Шесть дней до часа «икс». День. Реальность. Петергоф.
Возвращение к реальности было болезненным. Голова отчаянно раскалывалась, а затылок пылал, сказывались последствия удара дубинкой. Зрение и слух возвращались на удивление долго, и все то время, пока основные чувства еще не вернулись, Всеволод пребывал в неком замкнутом пространстве, искусственном вакууме. Первым появился свет. Неясное размытое грязно-белое пятно в антраците безмолвия проявилось будто неоткуда, и стало распространяться, будто маслянистое пятно по чистой глади лесного озера. Вскоре оно заполнило все разумное пространство, и появились первые силуэты, тени и очертания предметов, а с ними пришел и слух.
- Приходит в себя… - голос был сосредоточен, хрипловат и майору не знаком. – Сколько он уже так?
- Вторую неделю, - отозвался звонкий, молодой, уже знакомый и щемящий где-то в сердце…
- Вы должны что-то сделать, доктор.
- Мы делаем все возможное, госпожа Курехина. Ваш муж поступил с серьезной черепно-мозговой травмой и кровоизлиянием в мозг. То, что он до сих пор жив, кроме как на чудо не спишешь. Еще четверо, поступившие с ним в один день едва ли не в схожей ситуации, а двое до сих пор не переведены из палаты интенсивной терапии.
- Он поправиться, доктор? – Голос дрогнул…
Светка, верная моя Светка, ты даже сейчас со мной. Какой же я был дурак, что пренебрегал тобой, был порой нечестен, лукавил, не ценил ту теплоту и внимание, что ты дура тратила на меня идиота…
Боль осознания собственной беспомощности, невозможность просто протянуть руку и коснуться любимого человека обожгла хуже удара бича. Снова поток сознания, странные мысли, дикие образы вздымающихся черных башен заполненных мертвецами и строй нацистов идущих по пригороду коммунистической утопии, чеканя шаг и бодро горланя какой-то гимн. Танки, траки вертятся, взрывая дерн и выставляя напоказ обнаженное нутро чернозема.
- Где ты, командир?
Это Винни, он сидит на камне и меланхолично затачивает нож, лениво проводя по острому блестящему лезвию точильным камнем.
- Тут я, рядовой, или может полковник?
Слова всплывают сами собой. Для этого даже губ размыкать не надо. Капустин улыбается, щурится от яркого света, чуть прикрываясь рукой. Комок на боку порван, оттуда сочиться кровь.
- Где наши?
- Лютый и Блоха тут, командир. Непонятка вышла.
- А что за непонятка?
Хмурюсь, пытаясь напустить на себя умный вид.
- Ну как, Семен то данные увел, и не поделился, не к добру.
Снова темнота, снова всполохи света за горизонтом и вот материализуется Хелл. Прищур глаз, потертый походный костюм и новые берцы с подковами от фрикционов. Чешет щетину на подбородке, будто человек, будто настоящий.
- Здорово, майор, - бледная улыбка посещает его лицо.
- Привет и тебе, проводник. – Себя не чувствую, но вижу отчетливо, будто все передо мной как наяву. – Где ты?
- Умер я. Я же программа, забыл? Сделали меня добротно, но все что мог, то исполнил, а дальше, зачем жить? Нет дальше кода.
- Ты бредишь, Хелл. Ты лучший проводник из тех, кого я видел. Лучше людей, многих.
Хелл смеется и лезет в карман куртки.
- А ты не так прост, как кажешься, майор. – Сигареты в плотно зажатых губах. Тлеющий красный огонек на конце и пепел, пепел заполняет все обозримое пространство, и нет больше черного неба, нет проводника, нет ничего, а вокруг лишь серая пустыня.
- Здорово, командир. – Голос далек, будто из бочки, или колодца.
- Блоха?! Ты где? – За него, почему-то тревожно.
И так до рассвета, а затем по кругу, долгий горячечный бред. События прошедших дней смешались с воспоминаниями виртуальной реальности. Травмированный мозг работал на переделе своих возможностей, а его несчастный владелец, пытаясь не сойти с ума, погружался все глубже и глубже вниз, куда-то, где темно и тихо, и где нет предательства, амбиций, а вокруг лишь спокойствие и тишина. Возможно, те часы забытья были самыми прекрасными в жизни майора, но он этого не зал. От смерти Курехина отделяла тонкая грань, выстроенная его собственным сознанием, шаг, неосторожный поворот головы. Требовалось выжить.
И снова реальность...
- Сева, Сева.
Почувствовав на щеке влажную горячую руку, майор открыл глаза.
- Очнулся.
Светлана выдохнула, счастливо, почти истерично и вдруг припала, обхватив Курехина, забилась в истошном плаче. Молчаливом, будто конвульсия.
- Да что со мной будет? – Попытался отшутиться Всеволод, и запнулся на полуслове. Голос, свой собственный, показался чужим, незнакомым. – Не ной, Светка, беду накличешь. Знала же за кого замуж шла.
- Знала, - женщина всхлипнула на груди, и притихла, затаившись. Может счастье боялась спугнуть, а может, о чем думала. Так и лежали. Она, слушая сердце родного человека, а Курехин глядя в потолок и еле шевеля мозгами после медикаментов. – Твой Капустин заходил. – Наконец выдавила она сквозь слезы.
- Когда был? – Лениво поинтересовался майор. Ему, казалось, было уже плевать. Жив остался, здоров, с башкой собственной, да человек любимый рядом. Что еще желать мужику.
- Поутру был, - Света отстранилась и внимательно посмотрела на мужа. – Знать бы, что вы тогда затеяли, в жизни не пустила бы.
Так и сидели, ругаясь, плача, снова ругаясь и клянясь в вечной любви, пока не подоспела суровая медсестра и не выставила возмущенную Светлану за двери палаты.
Капустин оказался как всегда громогласен и вездесущ. Ворвавшись в помещение он снова заполнил собой все видимое пространство. Пижама на гиганте висела, исхудал до невозможности, а бледность и синяки под глазами нисколько не вязались с молодецким гоготом, больно бьющим по перепонкам.
