Поднеся руку ко лбу, она виновато произнесла:
— О нет. Бедная Марша. — Повернувшись, она направилась к телефону. — Мне нужно ей позвонить.
Не ожидая приглашения, Рамон вошел и закрыл дверь.
— Это может подождать, — произнес он, поворачивая к себе Эмили.
Девушка напряглась, ощутив его прикосновение. Все эти шесть недель она вспоминала его руки и ласки, но реальность оказалась несравнима даже с самыми приятными воспоминаниями. Сердце забилось быстрее, и стало жарко.
Пытливо глядя в лицо Эмили, Рамон сказал:
— Что-то ведь не так. В чем дело?
От страха она на миг потеряла дар речи. В ее планы не входило открывать правду так внезапно, не подготовившись и не привыкнув к своему новому положению. Но Рамон приехал, лишив ее тем самым роскоши поразмыслить и подобрать нужные слова. Придется импровизировать, потому что второй вариант — солгать — не подходит. Слишком серьезно то, что она собирается сообщить.
Эмили произнесла, стараясь говорить спокойно: — Думаю, тебе лучше войти.
Она поразмыслила над тем, стоит ли предложить гостю чай или кофе — а может, что покрепче, — но отказалась от этой мысли. Рамон вряд ли задержится.
— Я беременна, — произнесла Эмили, чувствуя, как задрожали колени и закружилась голова.
Рамон замер, точно изваяние, и лицо его побелело — краем сознания Эмили изумилась тому, как резко краски покинули его. Обхватив себя руками, она принялась ждать слов, которые, по ее мнению, чаще всего звучали из уст мужчин в подобной ситуации: «Это мой ребенок?» Однако время шло, а Рамон молчал. Казалось, они играют в какой-то драматической мыльной опере, и сейчас прозвучали самые волнующие слова — обычно в таких моментах после многозначительной паузы идет перерыв на рекламу. Эмили едва не расхохоталась, поймав себя на этой мысли. Да что это с ней? Ведь смеяться, по сути, не над чем.
— Ты ходила к врачу?
Эмили не сразу поняла, что не этого вопроса она ждала. По-видимому, Рамон не сомневается в своем отцовстве и не собирается оскорблять ее предположением о том, что в ее жизни есть другие мужчины.
— Вчера, — произнесла она с благодарностью. Рамон задумчиво посмотрел на нее:
— Но мы же предохранялись.
Эмили и сама себе говорила эти слова, причем не один раз. Она пожала плечами:
— Презервативы тоже не дают стопроцентной гарантии. И потом… ты помнишь тот случай в душе?
Взгляды их встретились, и стало ясно, что Рамон помнит. Отведя глаза, он прижал ко рту ладонь и вздохнул.
— Дай мне минутку, — внезапно произнес он.
— Просто уходи. Я в порядке. Ты не обязан оставаться. Это моя проблема.
Рамон долго смотрел на нее, а потом взял ее лицо в ладони и произнес:
— Я никуда не уйду. Я просто хочу отпустить водителя, а потом, когда я вернусь, мы поговорим.
Эмили удивленно посмотрела на него.
— Ты меня поняла?
Она не могла произнести даже слова, потому просто кивнула. А затем, бессильно опустившись на диван, посмотрела вслед уходящему Рамону.
Выйдя из квартиры Эмили, Рамон положил ладони на стену и резко вдохнул — раз, другой, третий. Он не собирался спускаться к водителю, достаточно было простого текстового сообщения. Но минутка наедине была просто необходима, чтобы собраться с мыслями и успокоить рвущиеся наружу эмоции. Как это случилось? Он снова совершил безрассудный поступок, не подумав, и теперь скоро станет отцом. Но он не собирался становиться ничьим отцом и мужем: ведь их предназначение в том, чтобы беречь близких, а Рамон уже феерически провалил этот экзамен.
Он выпрямился и расправил плечи. Мрачная решимость овладела им, прогоняя печаль, успокаивая разбушевавшиеся мысли. Та же решимость, что помогла ему двенадцать лет назад отдалиться от семьи и друзей. Только на сей раз он не собирался уходить. Ему подарили возможность окружить заботой своего ребенка — возможность, которую жизнь отняла у него двенадцать лет назад. Может, он пока и не осознал до конца смысл слов Эмили, но понял, что это его второй шанс сделать хоть что-то правильное в жизни.
Позвонив Марше, Рамон сказал ей, что у Эмили грипп и что она еще пробудет дома по крайней мере два дня. Когда же он вернулся в гостиную, Эмили сидела там же, где он ее оставил, сложив руки на коленях и огромными серыми глазами глядя на него. Казалось, она не верит сама себе и тому, что Рамон вернулся. Осознание этого разозлило его и наполнило противоречивыми чувствами, над которыми он решил даже не размышлять. Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула.
— Он твой, — сказала она.
Рамон повернулся к ней:
— Что, прости?
— Ребенок. — Эмили начала нервно теребить пальцами цепочку. — Он твой.
Сев рядом, он приподнял ее подбородок и заглянул в глаза:
— Я знаю. Прости меня, Эмили.
— За что?
— За то, как я повел себя в Париже. Я хотел провести с тобой еще ночь, а твой отказ меня расстроил, — признался Рамон. — Меня это выбило из колеи.
Девушка пожала плечами:
— Я тоже не горжусь своим поведением. И раз уж мы решили принести друг другу извинения… — она слегка зарделась, — я согласилась переспать с тобой не потому, что выпила слишком много.
Рамон знал это, но ему было приятно слышать эти слова. Он легонько провел пальцем по щеке Эмили.
— Ты выглядишь уставшей и бледной. Что-нибудь ела сегодня?
Эмили покачала головой, и кудри ее рассыпались по плечам.
— Меня тошнит.
— Ты пьешь достаточно воды?
— Пытаюсь… но не очень-то получается. Вообще, я бы выпила чаю, — произнесла Эмили. — Сейчас заварю.
— Сиди, — ответил он, поднимаясь. — Я сам.
Увидев, как округлились ее глаза, Рамон спросил:
— Ты не веришь, что я умею заваривать чай?
Робкая улыбка появилась на лице Эмили.
— Уверена, ты мастер на все руки. Но это ведь моя кухня, и я знаю, где что лежит. И потом, я весь день ничего не делала. Мне нужно двигаться.
Рамон не стал возражать, позволив хозяйке уйти на кухню, сунул руки в карманы и подошел к окну. Мысли его приняли практический оборот. Здание не снабжено сигнализацией. Пусть район и респектабельный, но и в них происходят преступления. А еще этот сосед снизу, который постоянно оставляет дверь открытой. Сегодня, например, как и шесть недель назад, Рамон вошел в дом беспрепятственно. А лестница? Шесть пролетов!
Эмили внесла деревянный поднос с голубым фарфоровым чайником и чашками. Когда она поставила его на столик, он произнес:
— Тебе нельзя здесь оставаться.
— Что, прости?
