Эмили замерла: она ожидала этого вопроса, но внезапно поняла, что не может на него ответить. Холодок пробежал по коже — время шло, и молчание становилось неловким. Рамон, наклонившись, взял ее руку в свою и успокаивающе пожал. Эмили, глядя на их сплетенные руки, глубоко вздохнула.
— Моя мама умерла во время родов, — произнесла она.
Мистер Линдсей поднял глаза от записей.
— Производя на свет вас?
— Да.
— Мне очень жаль, — произнес он. — Вы знаете какие-нибудь подробности?
— Не особенно. Думаю, это был сильный токсикоз.
Что-то записав, врач положил ручку и сложил ладони на столе. Внимательно глядя на пациентку, он произнес:
— Эмили, я понимаю, вы, должно быть, испытываете страх. Это абсолютно нормально. Но я хочу заверить вас обоих, — он посмотрел на Рамона, затем на Эмили, — что вы будете под внимательным наблюдением все это время. Мы примем необходимые меры, чтобы предотвратить возможные осложнения, будем проверять вас чаще, чем обычно требуется, сдадим анализы, будем наблюдать за вашим давлением. — Он улыбнулся. — Сегодня проведем ультразвуковое обследование и осмотр. Но вы не увидите чего-то экстраординарного. Определить пол ребенка можно будет только недель через шесть.
— О! — выдохнула Эмили, бросая взгляд на Рамона.
Хочет ли она узнать пол ребенка? Ей все равно, кого любить, и строчка в завещании деда не изменит ее решения. Гордон Ройс, очевидно, был дураком, написав ее. Если будет мальчик, Эмили не возьмет денег — пожертвует их в пользу благотворительности. А что думает Рамон?
— Я думаю, что мне все равно, — сказала она. — Я имею в виду… что предпочту сюрприз.
Врач пожал плечами:
— Как пожелаете.
Спустя полчаса первый визит к врачу был позади. Рамон ждал в специальной комнате, пока Эмили делали ультразвук и обследовали ее. Выйдя из кабинета, она улыбнулась ему: что-то в их отношениях сегодня изменилось, и они больше не казались временными и хрупкими. Теперь ей казалось, что и с ребенком у нее получится наладить связь. Она станет хорошей матерью, и малыш будет ее любить.
Они вышли на залитую теплым осенним солнцем улицу. Рамон держал Эмили за руку. Ожидая водителя, Эмили украдкой бросила взгляд на своего спутника и его точеные совершенные черты лица — сердце ее подпрыгнуло в груди. Она открыла было рот, чтобы поблагодарить его, сказать, как важна сегодня была его поддержка, но ее ослепила яркая вспышка камеры.
— Мистер де ла Вега! Кто эта леди? Она что, беременна? А ребенок ваш?
Подкравшийся корреспондент сыпал вопросами, беспрестанно щелкая затвором камеры. Рамон, выругавшись, повернул к себе Эмили и прижал ее к своему плечу, закрыв лицо.
— Когда родится ребенок?
Тут подъехала машина, и они укатили. Сидя в салоне, Эмили чувствовала, как колотится сердце. Она робко взглянула на Рамона, и выражение его лица ее напугало. Он был похож на грозовую тучу.
— Ты, конечно, женишься на ней? — вопрошал Ксавьер.
Рамон стиснул зубы. Если бы можно было задушить брата, он бы это сделал, но они разговаривали по телефону. И почему для Ксавьера не бывает промежуточных оттенков, мир видится ему исключительно в черных и белых тонах: есть истина и ложь, добро и зло. И сейчас он явно склоняет его на сторону добродетели.
— Я приму это решение, когда буду готов.
В трубке послышалось молчание.
— Ты собираешься взять на себя ответственность за ребенка?
Рамон стиснул зубы сильнее. Брат, должно быть, считает его последним подонком.
— Конечно, — бросил он.
Сжав руку в кулак, он окинул офис Максвелла Ройса рассеянным взглядом. Совсем недавно он сделал его своим — так, может, стоит заявить свои права и на его дочь? Эта идея уже не раз приходила ему в голову.
— Мама и папа очень расстроились, узнав обо всем из газеты.
В голосе Ксавьера послышалось осуждение.
— Почему ты нам ничего не сказал? — требовательно спросил брат.
— Мы еще никому не говорили. Слишком рано. Беременность подтвердилась только на прошлой неделе.
— Ты не подумал о том, что фотографии всплывут?
Рамон помолчал. Он надеялся, что снимки вызовут небольшую суматоху, и уж точно не ожидал, что они доберутся до Испании. Однако чуть ли не каждая газета сочла своим долгом опубликовать фото его и Эмили, стоящих около клиники. Кто-то поместил в статью снимок, сделанный в «Сапфире» семь недель назад.
— Это получилось неудачно, — вымолвил он наконец.
Ксавьер тяжело вздохнул.
— Мне только что звонил Гектор. Он опять вскочил на своего конька, твердит, что у членов совета директоров может возникнуть беспокойство относительно негативной реакции прессы — особенно это касается приверженцев консервативных взглядов.
— Скажи Гектору, чтоб он шел…
— Я сказал.
Рамон откинулся на спинку кресла. Вот этого он не ожидал: его братец, мастер дипломатии и хладнокровных размышлений, послал Гектора? О, он бы многое отдал, чтобы это увидеть.
— Но он прав, — устало заметил Ксавьер. — Отзывы прессы могут нанести урон бизнесу и семье. — Он помолчал. — Женись на ней, Рамон, сделай правильный выбор. Мама и папа ожидают от тебя именно этого. Так не разочаровывай их, не бросай тень на наше имя.
«Снова», — закончил про себя Рамон.
— Я сделала вам чаю, — произнесла Марша, внося дымящуюся чашку и ставя ее на стол Эмили. — Имбирный, он поможет от плохого самочувствия.
Эмили благодарно улыбнулась:
— Спасибо.
— Могу ли я помочь чем-то еще?
— Нет, спасибо, ты и так сделала много. Были ли еще звонки?
На милом личике Марши появилась гримаска.
— Эти журналисты просто грязные твари, — отметила она. — Честно, они меня спрашивали… — Она умолкла, увидев, как Эмили опустила глаза. — Но не стоит о них беспокоиться, — поспешно добавила девушка. — Они не услышат от меня ничего, кроме слов «без комментариев».
Эмили вновь благодарно кивнула. Как хорошо, что у нее есть такая помощница. Эти трое суток непрерывной шумихи в прессе здорово потрепали всех, и даже Марша, казалось, начинала терять терпение.
Девушка ушла, и Эмили уронила голову на руки, чувствуя себя абсолютно подавленной. Она не так представляла себе свое откровение миру. Ситуация была унизительной, и страшно было даже подумать, как это отразится на репутации клуба. Так часто ей приходилось замалчивать выходки Максвелла, ругая его при этом за безответственность и безрассудство, но ни разу в голову не пришла мысль о том, что однажды и она сама станет главной темой пересудов.
Что ж, они с Рамоном хотя бы не украсили первую страницу, хотя форумы Интернета буквально не умолкали. Устав бороться с любопытством, Эмили открыла одну из статей — и тут же пожалела о своем поступке. На фото были запечатлены они с Рамоном, стоящие у клиники. Папарацци сумел снять их в тот момент, когда она посмотрела на спутника, и выражение ее лица — о ужас. Эмили хотелось спрятаться ото всех. На фото она была безоглядно, открыто влюблена. Как странно — да, они с Рамоном спали вместе, но она его не любила. Да и как это было возможно? Она не знает о любви ничего.
