Найэл закурил сигарету и бросил зажженную спичку на камин рядом с губной помадой Марии.
– Это правда? – спросила Селия. В ее голосе звучало сомнение. – Это и было истинной причиной? Я хочу сказать, это правда?
Глаза Марии затуманились, и в них появилось отсутствующее выражение, как всегда в тех редких случаях, когда она попадалась в ловушку.
У нее был смущенный вид маленькой девочки, которая напроказила и просит прощения.
– В конце концов, – сказала она, – Чарльз был очень красив. Он и сейчас красив, хоть и располнел.
– Забавно, – сказала Селия, – можно быть близкими родственниками, вместе вырасти и понятия не иметь ни о чем подобном. Чтобы ты вдруг захотела стать достопочтенной… Это просто не вяжется с твоим характером.
– С характером Марии ничто никогда не вязалось, – сказал Найэл. – Вот почему Чарльзу было всегда так трудно с ней. Она хамелеон. Она меняется в зависимости от настроения. Поэтому ей и скучно никогда не бывает. Наверное, это очень забавно – каждый день быть кем-то другим. Ты и я, Селия, всегда будем тем, что мы есть, изо дня в день, до конца дней своих.
– Но… достопочтенной, – упорствовала Селия, не слушая Найэла. – Я хочу сказать, что, в сущности, это не так уж и много. Будь он виконтом или графом, тогда иное дело.
– На бумаге это выглядит очень недурно, – задумчиво проговорила Мария. – Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм. Я нередко выводила эту подпись на последней странице своей записной книжки. К тому же я не была знакома ни с одним графом или виконтом.
– Могла бы и подождать, – сказала Селия. – В твоем положении рано или поздно кто-нибудь обязательно подвернулся бы.
– Я не хотела ждать, – сказала Мария. – Я хотела выйти замуж за Чарльза Уиндэма.
Мария представила себе Чарльза… как он выглядел в те дни. Стройный, худощавый, без привычки сутулиться, которую приобрел в последнее время, без намека на животик. Светлые волнистые волосы. Без проседи. Кожа истинного англичанина, румяная, но по-юношески румяная. Кожа отличного наездника и ватерполиста. И непременно два раза в неделю в четвертом ряду партера подавшаяся вперед фигура – рука, облокотившаяся на колено, поддерживает голову… после спектакля стук в дверь уборной… ужин в городе. Полумрак машины. «Алвис». Красные сиденья, черный плед, которым она укрывает ноги, чтобы не замерзнуть.
В тот вечер, когда Чарльз впервые пригласил ее поужинать с ним, он сказал, что перед сном всегда читает «Смерть Артура» Мэлори.
– Почему бы не сделать по этой книге пьесу? – сказал он ей. – Почему бы какому-нибудь автору не написать историю любви Ланселота и Элейны? Вы могли бы сыграть Элейну?
– Да, – сказала она. – Я с удовольствием сыграла бы Элейну.
И пока он пересказывал ей истории из «Смерти Артура» – на это ушел почти весь ужин, – а она слушала и кивала, мысли ее были заняты свадьбой, на которой она присутствовала на прошлой неделе, но не в церкви Святой Маргариты, а в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер… Мальчики-хористы в белых одеяниях под белыми в оборках стихарями… церковь утопает в лилиях. С хоров несется «Голос, пронесшийся над Эдемом».
– Слишком далеко от нас рыцарский век, слишком давно ушел он в небытие, – сказал Чарльз. – Если бы война не уничтожила цвет моего поколения, мы бы его возродили. Теперь поздно. Нас осталось слишком мало.
Невеста в церкви Святого Георгия была в белом с серебром. Когда, откинув вуаль, она спускалась по ступеням паперти, все бросали конфетти. На приеме в Портленд-Плейс были длинные столы со свадебными подарками. Огромные серебряные чайники. Подносы. Абажуры. Новобрачные стояли в конце длинной гостиной и принимали гостей. Перед тем как отправиться в дорогу, новобрачная переоделась в синее платье и набросила на плечи чернобурую лису. «Это тоже свадебный подарок», – сказал кто-то Марии. Новобрачная помахала из окна машины. На ней были новые белые перчатки до локтей. Мария представила себе, как горничная разглаживает их и вместе с замшевым ридикюлем, тоже подарком, подает новобрачной, подумала об оберточной бумаге на полу. Новобрачная улыбается, думая лишь о том, как бы поскорее уехать вместе с мужем…
– Беда в том, – сказал Чарльз, – что Ланселот всегда казался мне несколько посредственным. Как он флиртовал с Джиневрой. Без сомнения, она сама увлекла его и позволила… А вот Парсифаль, он был самым достойным в этой компании. Помните, тот малый, который нашел Святой Грааль?
Мария Делейни… Мария Уиндэм… Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм…
Двенадцать лет назад. Двенадцать лет – большой срок. И беда в том, что она, Мария, такая же посредственность, как Джиневра, а Чарльз по-прежнему остается Парсифалем и все так же стремится отыскать Святой Грааль. Сейчас Парсифаль наверху, в ванной, и пускает воду.
– Ума не приложу, – грустным голосом проговорила Мария, поворачивая кольцо Найэла. – Как я могла бы все изменить, если бы нам было дано вновь прожить эти годы. По крайней мере, я всегда была честна с Чарльзом. Во всем до мелочей.
– Каких мелочей? – спросил Найэл.
Мария не ответила. Да и что могла она ответить?
– Ты говоришь, я хамелеон, – наконец заговорила она. – Вероятно, ты прав. О себе трудно судить. Во всяком случае я никогда не пыталась изображать из себя достойную особу. Я хочу сказать, по-настоящему достойную, как Чарльз. Я изображала из себя кого угодно, но только не это. Я дурная, я безнравственная, лживая, я эгоистична, часто язвительна, порой недобра. Все это мне известно. Я не обманываюсь на свой счет и не приписываю себе ни единой, даже самой пустяковой добродетели. Разве это не говорит в мою пользу? Если я завтра умру, а Бог действительно существует, и я предстану пред ним и скажу: «Сэр» – или как там обращаются к Богу, – «это я, Мария, самая ничтожная из земных тварей», – это будет честно. А ведь честность кое-чего стоит, не так ли?
– Как знать, – сказал Найэл. – Странная она штука. Ведь неизвестно, что Богу по душе, а что нет. Честность он может принять за бахвальство.
– В таком случае я погибла, – сказала Мария.
– Думаю, ты погибла в любом случае, – сказал Найэл.
– Я всегда надеюсь, – сказала Селия, – что любому могут проститься его грехи, ведь каждый, пусть очень давно, но сделал что-то хорошее и забыл об этом. Разве не сказано в Библии: «Всякий, кто даст ребенку чашу холодной воды во имя Мое, будет прощен».
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Мария с некоторым сомнением, – но не слишком ли это аллегорично? Каждый из нас должен дать людям что-нибудь заменяющее чаши с водой. Чаши – это всего-навсего обыкновенная вежливость. И если это все, что нам следует сделать во имя спасения, то к чему беспокоиться?
– Подумайте о недобрых делах, про которые мы забыли, – сказал Найэл. – Ведь именно за них нам предъявят счет. Иногда я просыпаюсь рано утром и холодею при мысли о том, что я, наверное, сделал, но не могу вспомнить.
– Наверное, тебя научил этому Папа, – сказала Селия. – У Папы была жуткая теория, которая сводилась к тому, что когда мы умираем, то идем в театр, садимся и смотрим, как перед нами вновь разворачивается вся наша жизнь. И ничего не пропущено. Ни одна отвратительная подробность. Мы должны увидеть все.
