Глава 1
Оберон
Всё началось в ноябре, тёмным дождливым вечером. Вернее, это был ещё не совсем вечер — всего каких-нибудь пять часов! Летом в такое время ещё можно загорать. А тут — темнотища, холод, и с неба сыплется не то морось, не то снежная крупа.
А у меня за плечами — тяжеленный школьный рюкзак, потому что сегодня было семь уроков и ещё я взяла в библиотеке две книжки. И весит рюкзак килограммов десять, как у туриста. Разогнуться невозможно.
И я решила подъехать домой на троллейбусе.
Ждать пришлось долго. Проходили маршрутки, но все переполненные — люди в них стояли, скрючившись под низкой крышей. Собралась толпа, я уже стала жалеть, что не отправилась сразу пешком. И тут подошёл троллейбус — набитый, как бочка с селёдками.
В троллейбусе был скандал.
Я так и не узнала точно, что произошло. Там ехала цыганка с цыганчатами — может, они обидели эту тётку, или тётка сама на них взъелась, но когда открылась дверь, цыганчата посыпались, как из мешка, а тётка выскочила на тротуар и закричала не своим голосом:
— Заберите этих щенков! Чтобы они сдохли! Чтобы вы все повыздыхали!
У меня всегда мурашки по коже, когда кто-нибудь так кричит. Вот у нас биологичка тоже… Когда она начинает орать, мне хочется не то убежать и спрятаться, не то вообще исчезнуть и не жить на свете. Ненавижу биологию.
А эта тётка кричала стократ хуже биологички. И мне захотелось не спрятаться, а… Сама не знаю. Подойти и встряхнуть её за воротник? Так я и до воротника не дотянусь, она здоровенная, а я — от горшка два вершка.
Вся толпа от этой тётки брызнула в разные стороны. А я наоборот. Я к ней подскочила, и…
Мне расхотелось её трясти. Она же только пуще разозлится. Поэтому я просто посмотрела ей в глаза и сказала:
— Нельзя так злиться. Нельзя!
И провела рукой, как будто вытирая запотевшее стекло.
И вот тут меня мурашки пробрали от затылка до пяток и в голове что-то сжалось. Сама не знаю, как так вышло. Тётка перестала кричать: глаза у неё раньше были мутные от ненависти, а теперь стали нормальные. И она заморгала, будто проснулась. Будто с неё сдёрнули чёрное непрозрачное полотнище, и она увидела фонари вокруг, людей, меня…
Тогда я быстренько повернулась и, чтобы не видеть здесь никого и чтобы меня не видели, побежала по улице домой. Подумаешь — две остановки.
Сердце во мне колотилось как бешеное: я всегда, когда влезаю в какой-нибудь скандал, потом жалею. Ну что мне было нужно от этой тётки? Она же не на меня кричала?
С неба по-прежнему что-то сыпалось, и я постепенно начала остывать. Фонари отражались в мокром асфальте, получалось два ожерелья огней — одно в небе, другое под ногами. И я совсем было успокоилась, как вдруг заметила, что он за мной идёт.
Сперва почувствовала — что-то не в порядке. Оглянулась раз — идёт. Два — идёт, не отстаёт.
Тогда я нарочно перешла улицу и заглянула в хозяйственный магазин. Долго ходила там вдоль прилавков, спрашивала, что сколько стоит, уже всем продавцам надоела. Прошло минут двадцать. Я выхожу…
Опа! А он стоит у ларька напротив и делает вид, что минеральную воду покупает.
Сначала я испугалась. А потом глубоко вдохнула и подумала: ну чего мне бояться? Ещё не поздно, улица людная, народу кругом полно, вон менты на машине поехали. Что он мне сделает, старикашка?
Ему с виду было лет сорок. Плечистый, высокий, но не качок. Бородка аккуратная, коротко подстриженная. Пуховая куртка. Так посмотришь — вроде приличный человек. Ну чего он ко мне привязался?
К тому времени у меня плечи устали — сил нет. И живот потихоньку начал болеть от голода. Я за весь день только и съела, что бутерброд с сыром и «Чупа-чупс» в столовой.
И ноги озябли в сырых ботинках. Надо было идти домой, тем более что в шесть часов придёт мама и, если меня не будет, закатит скандал.
С другой стороны, фонарь у нас во дворе третий день не горит. Подъезд может оказаться пустой. И лифт. Что, если этот дядька за мной в лифт полезет?
Может, подождать маму у гастронома на углу?
И тут меня зло взяло. Ну с какой это радости усталый, измученный, голодный человек, у которого ещё уроки не сделаны, должен полчаса торчать под дождём потому только, что за ним увязался незнакомый хмырь?
Я развернулась и пошла ему навстречу. Думала, он отведёт глаза и пройдёт мимо — так нет же, смотрит прямо на меня!
— Чего надо, дядя? — спросила я довольно грубо. А как с ним ещё прикажете разговаривать?
Думала, он сделает большие глаза, мол, что такое, с чего ты взяла, иду, мол, по своим делам… Но он даже притворяться не стал:
— Поговорить надо.
От такой наглости я опять немножко струхнула. А в следующую секунду он как схватит меня за локоть, как дёрнет куда-то — я еле на ногах устояла. А может, и шлёпнулась бы, если бы он меня не держал.
А в это время мимо проскочил троллейбус на полной скорости, в лужу колёсами — плюх! И то место, где я только что стояла, обдало грязной водой, будто из поливальной машины.
Этот дядька меня отпустил.
— Пойдём? — говорит.
Я поправила рюкзак — он уже к тому времени килограммов сто, наверное, весил. Ну что делать в такой ситуации?
И побрели мы рядышком. Вернее, я пошла, как ни в чём не бывало, домой, а он со мной — шаг в шаг. Не отстаёт. Молчит.
Я не выдержала.
— Ну говорите, — говорю.
— Что?
— Говорите. Начинайте.
— Да я не знаю, с чего начать…
Как-то очень по-честному он это сказал. Когда наша классная говорит: «Я даже не знаю, что тебе сказать», — это полемический приём, другими словами, враньё. Прекрасно она знает: такая, растакая, школьный пиджак не надела, на физкультуру без формы, с биологичкой опять поругалась…
А этот дядька и в самом деле не знал, что мне сказать. Зачем тогда увязался, спрашивается?
— Тогда зачем вы за мной… идёте?
— Потому что очень важно, чтобы ты мне поверила.
— А чего это мне вам верить? Я вас в первый раз вижу!
И я на него покосилась — снизу вверх. Он, конечно, не похож на тех злодеев, которыми нас в школе пугают. С другой стороны, настоящий злодей и должен выглядеть приятно — чтобы не вызывать подозрений. Чтобы своим видом завораживать жертву.
— Ну, — заговорил он снова, — если я начну с того, что меня зовут Оберон… Ты мне, конечно, не поверишь.
— Оберон… Аргон, неон, криптон, ксенон, — пробормотала я себе под нос. У нас в кабинете физики таблица Менделеева висит, здоровенная, во всю стену. Я её со скуки наизусть выучила. Из тамошних названий имена хорошие получаются. Командир космического корабля Барий Рубидиевич… достойно звучит.
