Сеит улыбнулся Сергею Моисееву. Он почти забыл взгляд этого веселого человека. Этот взгляд дарил ему ощущение дома и безопасности. Он был счастлив знать, что здесь его любят и рады видеть, и он в свою очередь любил этих людей, которые стали ему родными. Первоначальная сдержанность испарилась, и Сеит принялся рассказывать свою историю с того дня, как капитан Моисеев проводил его в юнкерское училище, не упуская ни малейшей детали. Ольга жадно слушала. Разговор затянулся до самой ночи. Сеит понял, что его место в семье Моисеевых стало таким же важным, как место его отца. Моисеевы тоже решили, что он очень повзрослел и стал очень решительным для своего возраста.
Позже Сергей сообщил хорошие новости: оказывается, Мехмет передал через общих друзей, которые только что вернулись с фронта, три письма – одно для Сергея, одно для Захиде и одно для Сеита. Сеит прочел письмо несколько раз. Его глаза светились счастьем. Письмо было коротким. Эминов писал, что они часто меняют расположение, он не знает, когда вернется, но совершенно здоров и счастлив получить письмо от Сеита, отец гордится успехами сына и сильно скучает по нему.
«Я верю в тебя, сын», – написал Эминов в конце. Сеит продолжал смотреть на письмо, перечитывая его вновь и вновь. Этой ночью он спал лучше, чем всегда.
Два дня спустя дом Моисеевых был переполнен гостями. Праздновали наступившее Рождество. Прибыло почти все высшее общество Санкт-Петербурга. Хотя в городе проходило несколько таких вечеринок, благодаря стараниям Ольги их прием всегда был лучшим. Это повторялось из года в год. Ольга использовала свою всегдашнюю изобретательность, включая в список гостей не только знать, но и успешных людей всех сословий: артистов, деловых людей, спортсменов, собирая вместе удачу, красоту, положение в обществе, талант. Если кого-то она хотела видеть особо, то использовала все свое очарование, чтобы заполучить согласие. Моисеевы опережали другие семейства и в приготовлениях к празднику. Пока другие хозяева только рассылали приглашения, Моисеевы уже знали, сколько людей придет.
Сергей и Ольга представляли Сеита гостям. Ему было трудно запомнить все имена и чины, но он понял, что большинство знало отца. Одна весьма привлекательная рыжеволосая девушка, едва заслышав имя его отца, так засуетилась вокруг Сеита, что молодой человек, не привыкший к подобным «увертюрам», испугался и попытался скрыться в толпе. Убегая от нее, он столкнулся с юношей своего возраста, который спросил:
– А вы, должно быть, гость, которого зовут Курт Сеит?
Сеит осторожно посмотрел на юношу, который знал не только его имя, но и прозвище. Он не помнил, что встречался с ним раньше. Они были одного роста. Светло-каштановые волосы незнакомца были пострижены на такой же, как у Сеита, манер. Открытый лоб вызывал доверие, но маленькие, близко посаженные голубые глаза отталкивали. Сеит пристально посмотрел на него и начал что-то говорить, но юноша перебил:
– Я Петр Боринский. Мы с вами вместе учимся. Только я в другой роте.
Сеита впечатлила такая открытость.
– Очень приятно, Петр.
Он протянул руку, они тепло поздоровались и перешли на ты.
– Ты куда-то шел? Мне показалось, ты от кого-то убегал? – спросил Петр.
Сеит совершенно не собирался сообщать новому приятелю, почему он пытался быстро уйти. Однако было очевидно, что скрыть что-либо от Петра невозможно.
– От меня не спрячешься, – Петр подмигнул и указал на рыжеволосую женщину, танцевавшую в тот момент с юношей. – Ты пытался спрятаться от Светланы Николаевны?
Сеит был ошеломлен. Если его сверстник понял это, то все остальные тем более.
– О… я…
– Да ладно, не стесняйся. По указанию дяди Сергея я пытался встретиться с тобой, но она не давала подойти к тебе.
– Почему ты не подошел и не помог мне?
Петр взял Сеита за руку, проверил, не может ли их кто услышать, и прошептал ему на ухо:
– Хватит с меня и одного раза, когда я попался ей.
Они засмеялись, затем решили, что в бальном зале нет ни одной интересной девушки-ровесницы, и перешли в гостиную с роялем.
– Откуда ты знаешь, что меня зовут Курт Сеит? – спросил Сеит. – Дядя Сергей не зовет меня по этому имени.
– Полковник Паустовский – мой дядя. Я слышал о тебе от него. Я понял, что они хорошие друзья с твоим отцом. Дядя перевел меня сюда. Мы, может быть, даже окажемся в одном классе.
– Надеюсь.
– Говорят, что ты прилежный кадет, а вот я нет.
– Ну и что? Это что, нам помешает?
– Дядя сказал, ты отличный наездник.
– Ну, неплохой.
– Неплохой? Ты уже показываешь лучшие результаты.
– Мы все еще только учимся, кто-нибудь может меня догнать и даже превзойти.
– В любом случае это буду не я.
Они вновь рассмеялись. Они понравились друг другу. Проговорив весь вечер, они решили, что им есть чему друг у друга поучиться. Сеит мог бы поучить Петра верховой езде и французскому, а тот в свою очередь обещал дать наставления во внеклассных делах. Оба были рады друг другу.
За несколько дней до нового, 1905 года Сеит был далеко от своей семьи. Он получил весточку от отца, побывал в гостях, встретил нового друга, с которым их связывало много общего. Он встал рано поутру и написал отцу длинное письмо. Судя по сведениям от отца, письмо Мехмета шло до Петербурга три месяца, так что отец получит его письмо весной. Сеит обнаружил, что писать – почти то же самое, что и разговаривать. Получит ли он это письмо через три месяца или, может, не получит вовсе – просто процесс так приближал любимого отца, что Сеит решил: он будет отныне писать ему каждую неделю.
Пока состоятельные владельцы роскошных особняков Санкт-Петербурга, такие как Моисеевы, отмечали Новый год, в бедных районах происходили другие события. Беспорядки, начавшиеся в прошлом году, были лишь началом серьезных происшествий.
Плеве, который призывал к кровопролитной войне и лгал о победах, чтобы отвлечь людей и отложить реформы, был застрелен в собственной карете в июле 1904 года. Ни его смерть, ни назначенный царем на его место популярный в народе Святополк-Мирский не смогли погасить беспорядки. Граждане выходили, требуя простейших прав. Наконец в декабре 1904 года царь Николай издал указ, но, вместо того чтобы дать в нем твердые обещания и сроки предоставления этих прав, в указе он говорил расплывчато, тем самым сея зерна революции.
Едва были разобраны рождественские елки, как Санкт-Петербург увидел первые массовые кровавые выступления, которым в наступившем году было суждено повторяться много раз. Несколько тысяч рабочих во главе с попом Гапоном шествовали к Зимнему дворцу, неся кресты и иконы и распевая псалмы. Они хотели увидеть царя и поговорить с ним. Его во дворце не оказалось. Тогда протестующие окружили дворец. Псалмы звучали все громче. Испугавшись, что положение выйдет из-под контроля, царская охрана открыла огонь по безоружной толпе. Люди в передних рядах упали, но на основную массу это не повлияло. Подняв иконы выше, рабочие запели громче. Когда они поняли, что иконы и псалмы не помогают от ружей, начали разбегаться. Для тех, кто оказался в передних рядах, не осталось никакой надежды. Мирный марш превратился в кровавую баню. Несколько часов спустя, когда смятение улеглось и восстановилась тишина, площадь была усыпана безжизненными телами застреленных, задавленых в свалке или затоптанных лошадьми.
