— Это просто слова. — крикнул я, но увидел, что все мои воины, даже христиане, напуганы. Они знали, что боги правят нашей судьбой, знали, что колдун ближе к богам, чем любой другой, и все слышали жуткие толки о том, что он способен убивать на расстоянии, одними проклятиями. — Это просто слова!
— повторил я еще громче. — Это просто чушь!
Но я видел, как люди осеняют себя крестом или касаются своих молотов. Некоторые потихоньку начали отступать, и я понимал, что наше войско на грани бегства и паники. Мы могли сражаться против людей, но не против богов. Норвежцы на бастионах опять принялись издеваться над нами, а Снорри сделал глубокий вдох, готовясь бросить на нас самое сильное проклятие.
И тут откуда-то выскочил Иеремия, Мой первый порыв был оттащить безумца обратно, но Финан коснулся моей руки.
— Не мешай ему, господин, оставь его.
Иеремия обернулся ко мне и прошептал:
— Держи камень наготове, господин!
Он повернулся к Снорри, воздел руки к небу и завопил, как терзаемая демонами душа.
После этого крика все снова смолкли. Люди Скёлля явно удивились, что у нас сеть свой колдун, и притихли — не от страха, а, скорее, предчувствуя схватку колдунов — одинаково старых, седовласых и тощих, взывающих к тайным силам Бога или богов, Но Скёлль, видимо, не ожидавший появления соперника-колдуна и потрясенный воплем Иеремии, мгновенно лишился дара речи, А Иеремия тем временем будто пустился в пляс. Он кружил и подскакивал, хрипло напевая в такт. Слов было не разобрать, только странные завывания. Безумец в епископском одеянии плясал, извивался и прыгал в сторону Снорри.
— Он пьян! — сказал Сигтрюгр.
— Нет, он натерся мазью.
— Какой?
— Из белены. Он думает, что летает.
Внезапно Иеремия присел, потом подпрыгнул, широко раскинув руки.
— О, дерьмо Сатаны! — выкрикнул он, указывая на Снорри, потом вприпрыжку понесся к норвежскому колдуну, грязное епископское одеяние волочилось по траве. Остановившись шагах в двадцати от Снорри, он поднял посох, на котором еще торчал привязанный бараний череп. — Проклинаю тебя! — воззвал Иеремия на родном датском наречии, очень близком к норвежскому. — Силой Авраамова агнца я проклинаю твою голову, проклинаю твои волосья, проклинаю твои глаза!
— Нет у него глаз, идиот. — пробормотал я.
— Проклинаю твое лицо, проклинаю твой нос и твой змеиный язык, проклинаю твою шею и руки, проклинаю твое брюхо, проклинаю твой член и задницу! — Он сделал паузу, чтобы перевести дух. Слова звучали невнятно, но достаточно ясно, чтобы расслышали воины обеих армий. — Проклинаю каждую твою часть, нечестивая тварь, от волос на голове и до пят. Проклинаю твою мерзкую душу, отправляю ее в глубочайшую яму ада. Обрекаю тебя быть разорванным псами Люцифера, осуждаю на бесконечные страдания в пламени Сатаны и на вечные муки в загробной жизни!
В ответ Снорри закричал, призывая ледяных гигантов Нифльхейма разорвать соперника в клочья страшными ледяными секирами.
— Пусть боги услышат вопли его! — выкрикивал Снорри, подняв к небу пустые глазницы. — Он — гной из задницы пожирателя тел, да будет он уничтожен! Заклинаю тебя, Один! Обращаюсь к тебе, Все-отец! Убей его сейчас же! Убей его! — он направил волчий череп на Иеремию, и у меня на миг перехватило дыхание от мысли, что безумный епископ свалится замертво.
Но он не свалился.
— Я жив! Жив! Я жив! — торжествующе выкрикнул Иеремия.
Он снова начал приплясывать, на посохе затрясся бараний череп, Иеремия приблизился к Снорри и завопил:
— Да сгложут черви твои кишки, да будут свиньи жрать твою плоть! Да насрут тараканы тебе на язык! Я проклинаю тебя во имя Отца, обрекаю на гибель во имя Сына и изгоняю тебя из жизни властью Духа Святого!
При последнем слове он, размахнувшись посохом над головой, ткнул им в сторону Снорри, Думаю, он просто хотел указать бараньим черепом на Снорри, но замахнулся с такой силой, что череп сорвался с посоха и стукнул языческого колдуна по груди. Слепой Снорри отшатнулся, скорее от неожиданности, чем от боли, но, покачнувшись, он выпустил поводок, и белая собачонка, радостно тявкая, бросилась к Иеремии, не менее удивленному, чем его соперник.
— Я победил! — провозгласил Иеремия, не в силах скрыть собственное изумление. — Господь победил! Варвары сражены!
Иеремия и в самом деле победил, Снорри отпрянул и вместо ответа на обращенные к нему проклятия наклонился и на ощупь пытался найти собаку, но она предала Снорри, удрав к безумному епископу, и это собачье предательство, похоже, вызвало ярость наблюдающих норвежцев. Они знали, что в тот день одержали победу, но триумф Иеремии над Снорри задел их гордость. Ворота внезапно открылись, и на насыпь хлынул поток воинов, пока другие спрыгивали со стены, и почти все они были ульфхеднарами в серых платах из волчьих шкур.
— Стена щитов! — крикнул я, и боль пронзила череп. — Стена щитов, быстрее!
Возможно, Иеремия почти рехнулся от притирания из белены, однако сохранил достаточно здравого смысла, чтобы удрать при виде надвигающихся воинов, Он побежал к нам, а рядом с ним опрометью неслась собачонка.
— Камень Давида, господин. — приблизившись, выдохнул он. — Скорее бросай камень! Во имя Христа вечно живого, бросай камень!
Я пнул землю ногой, и из-под мыска сапога выскользнул камешек, возможно, обломок римской кладки. Нагнувшись, я поднял его, пытаясь не обращать внимания на пульсирующую в голове боль, и швырнул камень в сторону врагов.
— Мы победим! Мы победим! — завопил Иеремия, когда я бросил камень.
Иеремия протолкнулся сквозь стену щитов, пробираясь в безопасное место, которое, как я опасался, безопасно лишь ненадолго. Остановившись, Иеремия взял на руки собачонку и, просияв, сообщил:
— Ты доверился мне, господин! Камень Давида брошен! Мы победим!
Но тут появились ульфхеднары, и они пришли нас убивать.
Так поднимите стену ивовых щитов,
Себя закрыв, стальные брони,
Блестящий шлем, когда в толпе врагов
Вожак вождя, положит в месте брани.
И за врагов, чья, смерть предрешена,
Пожнете лавры вы.
За славу в сей борьбе!
— Я такого не говорил. — заявил я поэту.
— Ну, господин…
— Это поэма, я помню.
— Так что ты сказал воинам, господин?
— Возможно, что-то типа «убейте этих ублюдков». Или «держать стену». Что-то вроде этого. — я постучал пальцами по пергаменту. — говорят перед битвой, а не во время. Но Скёлль не дал нам времени для речей.
Отец Сельвин нахмурился.
— Иеремия. — нерешительно начал он. Он понимал, что безумный епископ просто еретик, и говорить о нем священнику было неудобно. — Он использовал белену, господин?
