А один он там был всегда.
К нему не ходили гости. Он их не звал. К нему не вваливались толпами друзья. У него их не было. К нему давно перестала ходить мать. Она просто вычеркнула его из своей жизни, застав несколько лет назад за нехорошим занятием.
— Я не могу просто так выкинуть тебя на улицу, — проговорила она как-то вечером, усадив его напротив себя за обеденным столом. — Ты все же мой сын. Какой-никакой, но мой сын. Моя ошибка. Моя неудача. На улицу нет. Не могу. Хотя другого, более мягкого наказания ты не заслуживаешь. Жить с тобой под одной крышей невозможно. Я теперь все время буду бояться. Все время буду оглядываться. Поэтому я влезла в долги и купила тебе квартиру. Подальше. На другом конце города. Чтобы не видеть тебя вообще. Никогда!
Она говорила о нем ужасные вещи. Обвиняла в том, чего он не совершал. Обзывала его гадкими словами. Говорила негромко, методично. Не кричала и не пыталась ударить.
А он сидел напротив нее, сжав коленями руки, сильно потел и не пытался оправдаться.
Он один был кругом виноват. Только он. И никто больше. Ни мать, ни ее многочисленные любовники, устраивавшие дикие оргии в квартире, когда ему и десяти лет не было. Один из них, с которого все и началось, заставлял его подглядывать. И даже платил за это. Он не посмел ослушаться и начал подглядывать. И не остановился до сих пор. Правда, теперь он это делал совершенно бесплатно. Уже для себя.
— Ты болен, сын мой. Ты это, надеюсь, понимаешь, — говорила ему на прощание мать.
Он понимал.
— И тебе надо лечиться от зависимости.
Он не хотел. Его все устраивало.
— Лучше бы ты был наркоманом! — изрекла мать на прощание и плюнула ему в лицо.
Больше они не виделись. Уже лет пять точно.
Нет, он-то ее видел. Она его — нет.
Он часто наблюдал за ней. Отмечал не без удовольствия, как она постарела, подурнела, пожирнела. Любовники ее стали не те. Молодые крепкие жеребцы больше не обращали на его постаревшую мать никакого внимания. Теперь к ней наведывались все больше разведенные неудачники, которым, как он полагал, мать приплачивала уже сама.
— Сергей! — По перегородке из пластика постучали согнутым пальцем. — Ты уснул, что ли? Я зову, зову!
Это была миленькая девушка Саша, сидевшая за прозрачной перегородкой слева от него. Справа расположился родственник хозяина Глеб. У него был такой огромный живот, что он с трудом дотягивался до компьютерной клавиатуры. Он был Сергею отвратителен, потому что был жутко неряшлив и до мерзкого похотлив. Он все время норовил ущипнуть Сашеньку за попку или как будто нечаянно схватить ее за грудь. Она краснела, злилась, но не могла дать по рукам нахалу. Он был родственником хозяина.
Все были бессильны перед гневом босса, все были бессильны перед жирдяем Глебом. И тогда Сергей, вспомнив о своих тайных наклонностях, решил применить их в месте, где это было под запретом, — на работе. Он наделал гадких фотографий с Глебом, установив видеокамеру в туалете бара, где этот жирдяй регулярно оттягивался, и потом прислал их ему на почту. Фото были такими гадкими, что самого Сергея тошнило. А он был в таких делах человеком закаленным. И еще он послал ему текст с угрозами. Если жирная сволочь не прекратит вести себя так мерзко, то все его мерзости увидят все.
Глеб притих. Руководству не пожаловался. Было стыдно, видимо. Ведь тогда бы непременно пришлось показать фотографии, которые он получил. Он притих, но за коллегами принялся наблюдать. Исподтишка. Сережа даже пару раз заметил за собой слежку на улице и переполошился. У него секретов было куда больше. И пострашнее они были, чем у Глеба. Мочиться на стены и дверь в туалете бара — это одно, а вот то, что делает Сергей, это…
— Да, Александра, что ты хотела? — Сережа слегка опустил очки, глянул на девушку поверх оправы.
Это была уловка. Уловка перед его недугом. Когда он видел так плохо, то не мог ничего придумать. Не мог мгновенно сочинить историю про голую Сашеньку. Историю, которую он хотел бы увидеть со стороны.
— Слушай, Сереж, у меня тут два билета на премьеру. Хотели с подругой пойти, а она неожиданно заболела, — затараторила Саша.
И, кажется, улыбнулась. В том месте, где у нее должен был быть рот, растянулось.
— Не составишь мне компанию? — В районе рта растянулось еще сильнее.
Глупая. Какая же она глупая! Зачем так широко, заискивающе улыбаться, приглашая невзрачного парня на свидание? Она же ему делает великое одолжение тем самым. Она же ему дает шанс. Шанс исправиться. Стать другим. Стать нормальным. Может, у него получится?
— А что за премьера? Спектакль, фильм?
Он вернул очки на место, уставился на Сашу. Да, он не ошибся, она улыбалась. Но улыбалась мило, не заискивающе. Открытой и красивой была ее улыбка.
— Ой, фильм какой-то. Его то запрещали к показу, то опять разрешили. Много шума. Билетов продано ограниченно. Идешь со мной? Или мне еще кого-то поискать для компании?
— Иду, — ответил он коротко и уткнулся в монитор взглядом.
Кого?! Кого тут она еще может пригласить — эта наивная дурочка? Жирного Глеба, который даже рук после туалета не моет никогда? Стаса? Так он женат. Еще трое ребят, занимавшие рабочие места в другом крыле, всегда очень странно себя вели. И Сережа однажды даже заподозрил их в любовной связи. Всех троих. В одной связи. И даже не удивился. То, что творила в свои лихие молодые годы его мать, атрофировало в нем такое чувство, как удивление.
— Тогда сразу после работы и поедем, ага? — кивнула Саша. — А то не успеем. Ты ведь не на машине?
— Нет.
У него не было машины, потому что у него не было водительского удостоверения. Он боялся идти учиться на права. Вдруг его недуг как-то проявит себя, когда он за рулем, и он тогда кого-нибудь убьет. Или себя, или кого-нибудь.
Себя ладно. Себя не жалко. А вот кого-нибудь убивать было страшно. Всегда страшно.
Он вдруг вспомнил недавний страшный случай, после которого не мог есть и спать неделю, и его затошнило. Он закрыл глаза и принялся глубоко дышать ртом.
— Смотри не кончи, дебил, — вдруг раздалось справа.
Сережа приоткрыл глаза. Жирная туша Глеба возвышалась во весь рост. В самом центре его огромного живота расстегнулась пуговица. Торчала синюшно-белая кожа с редкой порослью рыжих волос. Ремня от брюк вообще не было видно, он утонул в складках жира.
Сережу снова затошнило.
— Что зыришь, урод? — прошипел Глеб, его большая, рыжекудрая голова свесилась через прозрачную перегородку, глаза смотрели с ненавистью. — С куколкой в кино собрался?
— Тебе что? — еле разлепил пересохшие губы Сергей, старательно уводя взгляд от мерзкой туши. — Это мое дело. Наше с ней дело.
— Ах, ваше с ней! — верхний ряд крупных зубов Глеба впился в нижнюю губу. Он будто старательно сдерживал смех. — Ну-ну… Ваше с ней, стало быть… Ну-ну…
