Он почти бегом рванул из бара через внутреннюю дверь. Федоров, снова поболтав стакан, выпил и закурил. Послышались приближающиеся шаги: хозяин вернулся с длинным кейсом, обитым черной кожей.
— Вот. У тебя тут день рождения был…
— Ну да, — кивнул Федоров. — Пару месяцев назад.
— Так я об том же, — радостно заулыбался Тарас.
Он плюхнул кейс на стол, развернул к участковому.
— Поздравляю. Ты же у нас заядлый охотник.
Федоров знал, что внутри. Он неспешно затянулся, потушил сигарету в пепельнице и придвинул к себе кейс. Щелкнул замками, откинул крышку. На красном бархате лежало ружье. Вороненые стволы, ореховый приклад, развинченный на секции шомпол, узорная масленка… Двустволка. Holland & Holland.
— Надеюсь, на охоту как-нибудь вместе съездим. — Хунько провел пальцем по изгибу приклада.
— Съездим, — кивнул Федоров, вытаскивая стволы из футляра. — Если захочешь.
— Ну вот и договорились. Так?
— Знаешь, Тарас…
Глава 8
…неизвестно, но можно предположить, что из-за этого самого дела. С другой стороны — участковый к Хуньке и просто так, бывало, захаживал. Тот его подкармливал. «Подкармливать» — этим термином Клавдия Степановна обзавелась лет пять назад. То ли где-то услышала, то ли прочитала. Ей казалось, что он очень точно передает суть этого позорного сосуществования чиновников и бандитов-спекулянтов.
— А сама-то ты кто? — тут же откликнулся внутренний голос. — Колдунья из бывших партаппаратчиков? Хунька и тебя прикармливает. За веники твои и бормотания вон сколько отвалил.
— Помолчи уже, дура! — произнесла Клавдия Степановна вслух.
И тут же воровато огляделась: нет, все нормально, в переулке никого. Имелась у ней такая проблема — внутренний голос. Для кого-то, может быть, образное выражение, а для Клавдии Степановны самая что ни на есть реальность. Бывало, такие словесные баталии в голове разыгрывались, что ум за разум заходил. Тайком от местных в районную поликлинику даже ездила. Врач успокоил бабку: никакого раздвоения личности, просто особенности самовосприятия, зато не скучно.
Что верно, то верно. Скучать внутренний голос не давал. Принадлежал он женщине — не старой, лет под пятьдесят. У Клавдии Степановна давно сложился ее образ: крупная высокая, с короткой стрижкой, очень похожа на актрису Нонну Мордюкову. Обращалась по имени-отчеству, держалась в рамках приличий, но ехидные ее вопросы всегда били в цель. За это Клавдия Степановна с ней не церемонилась, называла Нонкой-шалапуткой, иной раз, в пылу спора, могла и матом приложить.
Клавдия Степановна, когда выходила утром из дома, оделась по погоде: с утра дождь был. И сейчас, когда сквозь прореженные тучи стало проглядывать солнце, в вязаной кофте и пальто становилось жарковато. Она остановилась у калитки Чертковых, чтобы перевести дух. Обернулась: в конце переулка, у высокого забора, виднелась Хунькина машина — большая, черная, с блестящими металлическими полосами. Зачем такая бандура одному человеку? Не меньше «рафиков», что раньше от деревни до Калуги ходили. Как-то они, эти черные, называются…
— Джипы! — подсказала Нонна.
— Все-то ты знаешь, — с издевкой похвалила Клавдия Степановна.
— Да и тебе бы, мать, не мешало. В двадцать первом веке, небось, живешь-то.
— Слушай, подруга…
Забор у Чертковых был старый, покосившийся, редкие доски хранили следы зеленой краски. За забором, в зарослях облетевшей сирени, стоял одноэтажный дом, тоже зеленый. Вообще, в деревне было много зеленого: мужики, что на заводе работали, однажды, лет тридцать назад, еще при СССР, приволокли несколько бочек этой краски — что-то там на складе то ли списали, то ли забыли оформить при инвентаризации… Вся деревня тогда этой краской выкрасилась, до сих пор оттереться не может. Чертковы вот тоже. Хотя Надька, владелица, конечно, аккуратно все сделала: сам сруб зеленый, а резные элементы — наличники и свесы крыши — белые. Маленький, с аккуратной полумансардой, дом смотрелся очень нарядно. Но давно уже тут никто не жил, с тех пор как Надька вслед за мужем, Борисом Сергеевичем, на кладбище перебралась. Дом как-то обмяк, краска облупилась, рубероид на крыше лоскутами поотлетал… И вот сейчас показалось Клавдии Степановне, что из слепого окна, залепленного пылью, смотрит кто-то. Длинное белое лицо…
— Блик солнечный, чего всполошилась-то? Завязывай со своим колдовством — мерещиться ничего не будет!
— Шла бы ты! — осерчала почему-то Клавдия Степановна.
Сердце от той рожи, в окне померещившейся, ёкнуло, зашло куда-то за ребро и там застряло. Клавдия Степановна даже пощупала под грудью, не выпирает ли из-под кожи пульсирующий желвак. Еще раз присмотрелась: нет, пустое окно. Тут как раз солнце за тучу зашло, отблески на стекле потухли, и стало видно часть комнаты с буфетом. Клавдия Степановна вспомнила, что в этом буфете у Надьки стояла хрустальная ваза, всегда полная конфет.
— Пойдем, колдунья, — с грустной улыбкой покивала Нонна.
— Скоро и мой дом так вот, с пустыми окнами…
— Васька со своей приедут, в наследство вступят.
— Где там! Продадут если только. Да кто ж его купит, в нашей глухомани?
— У тебя яблони какие! Вишни. Как дача кому-никому да сгодится.
Клавдия Степановна вышла из переулка на площадь. Возле двери магазина замерла знакомая фигура — Федор: тельняшка из-под мятого телогрея, галифе, кирзачи. Левый ус традиционно задран кверху — всегда любил подкручивать, как гусар.
— О! Любовь твоя за водкой выбралась, — пошутила спутница.
— Молчи, понимала бы что! — смущенно прошипела Клавдия Степановна.
— Здорова, Клава! — крикнул Федор Иваныч, передумав заходить в магазин.
— Привет героям-танкистам! — задорно отозвалась Клавдия Степановна. — Как живешь-можешь?
— Да потихоньку.
— За пол-литрой?
— Обижаешь, подруга. Внучек ко мне сегодня заскочит, надо что-то к чаю.
— Внучек! — фыркнула Нонна. — Сбрендил на старости лет.
— Познакомишь, может быть? — Клавдия Степановна обрадовалась посетившей ее идее. — А то все говорят, говорят, а я и не видела.
— Дык ты заходи ко мне. Часам к пяти, значит.
— Есть, товарищ лейтенант, — звонко отрапортовала Клавдия Степановна.
— Ты еще замуж попросись! — посоветовала Нонна. — Только не забудь белье кружевное нацепить, как рабыня Изаура.
Федор скрылся за дверью — его фигура смутно прорисовалась сквозь грязноватое витринное стекло. На миг в разводах пыли мелькнуло то самое — длинное, белое: то ли лицо, то ли лошадиная морда. Но Клавдия Степановна ее не заметила. Она пошагала наискосок через площадь, прямо по газону перед памятником.
