— Не скажу, — пообещал Вадим. — Только пачка останется у дяди Юры.
— Кому не скажешь? — спохватился Юрий Григорич.
— Это они так директора кличут. Николай Васильевич не обижается. Говорит, что не самая плохая кличка. Ладно, Гарик, пойдем. Может, твой друг Паутиныч и не засечет, что мы вернулись.
— И что вы водку пили, — добавил паренек невинным тоном.
— Стервец.
— Молодец! — поправил Юрий Григорич.
Вадим вышел из ограды, со скрипом прикрыл калитку. Пожал на прощанье руку.
— Вы, если надумаете, заходите ко мне, я ключи от дома дам. Что вам у чужих-то ночевать?
— Иваныч не чужой, — с пьяной дотошностью поправил Юрий Григорич.
— И тем не менее…
— Дядя Юра, я деду говорил, он не верит, — быстро, чтобы не перебили, проговорил Игорь. — У нас в детдоме подземный ход есть. Они через него икону украли!
— Уверен?
— В натуре говорю! Приходите, покажу.
— Иди, иди, показыватель! — Вадим подтолкнул воспитанника в щуплую спину.
Они двинулись между оград и почти сразу потонули в вязкой осенней темноте, остались только шаги — сочное чавканье ног по грязи.
— Бывайте, — махнул вслед Юрий Григорич.
— Там дверь замаскированная… — откликнулась ночь детским голосом.
— Гарик! — перебил раздраженный окрик.
И все стихло. Капля пламени еще немного поволновалась и тоже успокоилась. Внутри красного светового круга проступали примятые стебли травы — создавалось впечатление, что фонарик стоит в центре гнезда. Из темноты над могилой обреченно свисали кленовые листья, а еще выше искрились звезды на ночном небе: сейчас отчетливо было видно, что небосвод представляет из себя глубокую полусферу.
— Ну как? — раздался голос.
Юрий Григорич подпрыгнул, обернулся и с облегчением выругался. За его спиной стоял отец Димитрий: подсвеченное бородатое лицо выступало из темноты, как лик на закопченной иконе. Ветер с шумом прошелся по верхушкам деревьев.
— Ты разведчиком не служил?
Юрий Григорич сунул руку под телогрейку, нащупал бьющееся вразнос сердце и попытался унять.
— Обязательно, — согласился священник. — Кто это был?
— Как ни странно, мой родственник.
— Что это вас на могилу к ночи потянуло?
— Это меня. Он на свет пришел.
Отец Димитрий, проскрипев калиткой, вошел в ограду, кивнул фотографии и уселся к столу.
— С Ульяной говорил? — спросил он буднично.
— Послушай, я не верю в призраков! — разозлился Юрий Григорич.
— Ну и что? — пожал плечами отец Димитрий.
— Значит, я не могу с ней говорить.
— Нет. Это значит только, что ты не веришь в призраков.
— Постой. Ты хочешь сказать, что на земле водятся призраки живых людей?
— Нет.
— Ну вот…
— На земле водятся призраки мертвых людей.
Юрий Григорич наморщил лоб, собираясь с аргументами. Огненная капля снова заколыхалась…
Глава 10
…как в голливудском фильме: картинные мучения главного злодея, корчащегося на штыре, насквозь пробившем тело. Однако сейчас тут даже самый дотошный критик не заметил бы ничего картинного. Капитан Сапегин лежал на раскрошившемся бетоне. Лицо его было спокойно, поза естественна. Только куртка странно топорщилась в двух местах — в районе солнечного сплетения и внизу живота, да на щербатой стенке оголовка трубы имелись несколько темных потеков. С обочины дороги — высоко, метрах в шести — свешивался фонарь, скупо освещавший место трагедии.
— Как ты его углядел-то? — спросил Федоров щуплого мужичка в брезентовом плаще.
— Так что шел тут и вижу, вроде лежит кто… — Мужичок для верности ткнул пальцем назад, где через ручей был перекинут покосившийся мостик на ржавых сваях.
— Однако глазастый ты, Николай Петрович, — устало вздохнул участковый.
— Володь, может, я пойду, а? Или мне показания давать?
— Где ж тебе их тут давать? Но все равно погоди, давай хоть покурим — мне тут одному с трупом совсем не весело оставаться.
Дорожная насыпь уходила вверх почти вертикально. Глина вперемешку с крупным гравием, кое-где торчат пучки жесткой травы. Федоров знал, что там, наверху, по краю идет металлический отбойник, но пешеходная тропинка проложена за ним, со стороны обрыва. Сорваться немудрено, особенно в темноте. Особенно если не местный. А внизу вот она, бетонная труба, с массивным раструбом на конце. Ручей размыл под стоком небольшую заводь, в черной стоячей воде отражался одинокий плафон фонаря.
Раньше на краю трубы был помост, сваренный из арматурных прутьев, — какая-то странная фантазия строителей. Потом помост сорвали, а штыри, что держали его на трубе, остались торчать. И сейчас эти арматурины проткнули тело капитана Сапегина. Штырей не было видно под курткой трупа — но два натянутых бугорка выдавали их присутствие. Федоров с мрачным удовлетворением согласился: при таком раскладе прутья и не должны пробивать одежду насквозь. Голливуд — вранье и халтура, а здесь все по-честному.
— Так! А что это у него в кулаке-то? — вдруг встрепенулся участковый.
Он шагнул к мертвецу, но Николай Петрович, нервно курящий у подножия насыпи, ухватил его за рукав.
— Володь, не трогай ты его. И без того мутит.
Федоров вернулся на место.
— Долго ваши-то ехать будут?
— Кто знает? — Федоров снова вздохнул.
— А тебе обязательно тут стоять?
— Ну а как…
— Пойдем хоть к мостику отойдем, — предложил Николай Петрович. — Вряд ли его кто-то украдет.
— Веришь, Петрович, я бы всю свою зарплату пожертвовал, чтобы его кто-нибудь украл.
Из-за далекого поворота выскочили огни фар. Федоров подобрался, с надеждой задрал голову. Но нет — по насыпи промчалась какая-то «Газель». И снова тишина. Только еле слышно плескалась под мостиком вода: то ли рыба какая там, то ли лягушки.
Пахло илом и гнилыми водорослями. Над черной лакированной поверхностью плыл еле заметный пар. Перила моста были сделаны из труб — справа из обычной, черной от ржавчины, слева — из оцинковки, казавшейся в темноте белой. Сам мостик дышал на ладан, доски настила местами прогнили до дыр, а сама конструкция откликалась на шаги упругой вибрацией.
Стояли, молчали. А о чем говорить? Федоров помнил Николая Петровича с рождения. Хороший мужик, токарем на заводе работал. Пока завод не закрыли. Похож на почтальона Печкина из мультика. Помнится, лазили с ребятами к нему в огород за клубникой. Но эту тему давно с ним со всех сторон обмусолили. Да к тому же как-то неуместно рядом с трупом о таких вещах говорить. Но больше, выходит, и не о чем. А ведь всю жизнь рядом прожили.
