Игорь засунул руку глубоко за пазуху и извлек тонкую нитку цепочки. Еле слышно звякнуло — ему в руку съехал небольшой золотой крестик.
— Видал? У деда гостит друг, священник. Он мне сегодня подарил. Сказал — от всей нечисти защищает.
— Золотой? — Шурик потянулся к крестику.
— Золотой! — Игорь отвел руку друга. — Иди за мной.
Он перешагнул через оббитый порог, Шурик, поколебавшись, шагнул следом.
— Дверь прикрой.
Потолок в подвале был низкий, чуть больше двух метров — головы детей были совсем близко, и тихий шепот звучал вполне отчетливо. Игорь крутил фонариком из стороны в сторону. Коридор тянулся прямо, было видно, что кирпичная кладка положена криво: горизонтальные цементные швы заметно извивались. В стенах чернели сводчатые проемы без дверей, но дети туда даже не заглядывали.
— Скоро? — обернулся Игорь.
— Вон за тем выступом.
Коридор перегораживала стена с арочным проходом. В стенах торчали массивные половинки петель — судя по всему, тут раньше висела дверь. Игорь заглянул за арку — коридор продолжался дальше как ни в чем не бывало, так что назначение этой перегородки было непонятно. Сразу за аркой — справа и слева — в стенах виднелись две неглубокие симметричные ниши, почти до самого потолка. В левой нише стоял ржавый стеллаж. В правой — к стене была прислонена облезлая зеленая дверь.
— Вот тут, — показал на дверь Шурик.
— Что-то непохоже. — Игорь осветил кирпичи. — Гонишь ведь?!
— В натуре говорю! — выкрикнул от обиды Шурик и сам же хлопнул себя ладонью по рту.
— Вот эта дверь тут сбоку стояла, а стены не было, — зашептал он торопливо. — Там вниз ступеньки, глубоко. И свет горел. И прямо на земле лужа крови была. Я заглянул, услышал, что кто-то разговаривает, а потом сюда пошел. Ну я и убежал.
— Что-то тут не так, — глубокомысленно произнес Игорь, протискиваясь между дверью и стеной. Он приник к углу, подсвечивая себе фонариком. Постучал по кирпичам, прислушался.
— Ну, вообще-то, тут, видишь, щель есть. — Он поковырял пальцем зазор кладки в углу стены.
— А я про что! — обрадовался Шурик.
Он тоже прислонился к стене и попытался заглянуть в щель.
— Вроде блестит что-то…
— Где? Покажи!
— Да вот же…
Внезапно раздался оглушительный грохот — грубый жестяной треск пронесся по подвалу, как орудийный выстрел. Дети вздрогнули, застыли с открытыми ртами, даже забыв погасить фонарики. И тут же выяснилась причина: толкаясь в нише, они опрокинули дверь — тяжелое полотно, завалившись через коридор, ударило по железному стеллажу в противоположной нише. Нужно было бежать! Шурик рванулся к выходу, но Игорь поймал его за рукав рубашки.
— Валим! — крикнул Шурик, пытаясь вырваться.
— Стой, баклан! Куда!
Действительно, куда? Показалось, что грохот потряс весь детдом до самой крыши — но, возможно, это только показалось. Стены подвала толстые, все спят на втором этаже…
— Успокойся, — в полный голос сказал Игорь. — Они не слышали.
— Да? А если…
— А чего тогда бежать? — Игорь пожал плечами.
Опрокинутая дверь, упершись в среднюю полку стеллажа, наискось зависла в проходе. На стороне, которая была повернута к стене, виднелся крупный рисунок, выполненный красной краской: двойной круг, внутри крест с колечками на концах, перечеркнутый зигзагом, напоминающим знак из фильма «Зорро». В каждом секторе круга имелись какие-то закорючки: то ли иероглифы, то ли геометрические рисунки. Между окружностями тоже шли знаки, похожие на арабские буквы — из-за этого весь рисунок походил на печать.
— Видал?
— Баллончиком рисовали.
— Знаешь, что это?
— Что?..
Глава 12
…о носок сапога, красная пробка с оплавленным краем покатилась по истоптанной, вытертой до песчаных проплешин земле. Жесткие, крепкие пучки засохшей травы торчали среди мусора и окурков, как бородавки на грязной коже.
— Слышь, а этот, длинный, в шинели, откуда? — поинтересовался сиплый, прокуренный голос.
— Почем я знаю? — отозвался тихий баритон. — Говорят, священник из Москвы. Разбираться приехал.
Кирзовые сапоги сделали шаг вперед, приблизившись к когда-то вполне пристойным, а теперь растоптанным до неприличия полуботинкам с узором из декоративных отверстий. Шнурки на этих ботинках были истрепаны и в нескольких местах связаны узелками. Рядом с ботинками лежала смятая в блин пивная банка.
— Странный человек. Борода, как у Ивана Грозного.
— Где ж как у Грозного? Чего ты несешь? Ты Ивана Грозного видел?
— Ну!
— Что ну? У того борода клином, а у этого? У него как у Хемингуэя, когда он молодой был.
Раздалось бульканье, капли косыми расплывающимися линиями посекли защитного цвета брюки с растянутыми набедренными карманами.
— Ты смотри лучше, куда льешь, Хемингуэй! — неодобрительно просипел владелец брюк.
— Так не тряси руками!
Второй собеседник был одет в черные спортивные штаны с фирменными «адидасовскими» лампасами вдоль шва. Штаны пузырились на коленках, словно надутые изнутри.
— И этот, племянник Ульяны, тоже здесь. Юрка, так его вроде? Он в Москве ментом тоже был и, говорят, в нормальной должности. Как икону украли, сразу примчался. Решил, наверное, посмотреть — мож, ему чего перепадет?
— Ну что ты за человек такой, Хрипа? Ты про кого-нибудь что-нибудь хорошее сказать можешь?
— А что? Хрен ли он тут нарисовался? На похороны не приехал…
— Приезжал он.
— Что-то я не помню.
— Нажрался потому что, как Каштанка на помойке. Вот и не помнишь.
— Чего?
— Да ладно. И на похоронах он был, и сейчас приехал по своим делам. Икона у Ульяны всю жизнь хранилась: нужно было бы забрать — забрал бы. И не работал Юрка никогда ментом. Если хочешь знать, он дом Вадиму этому отписал при мне. Зачем ты на людей наговариваешь?
— Ишь ты, какой правильный. То я не знаю, как за моей спиной про меня говорят.
— Тебе и в лицо говорят. А толку что?
Собеседники двинулись к лежащему рядом стволу березы. Дерево, видно, упало уже давно: кора местами облетела, обнажив черный ствол, ветки пообломались, и только тугой пучок вырванных из земли корней агрессивно топорщился в разные стороны. Под корневищем в земле просматривалась яма, доверху наполненная бутылками и прочим мусором.
Хрипатый с кряхтением уселся — оказался он щуплым мужиком, лет за пятьдесят, с хрящеватым желтым лицом и большой красной лысиной в окружении реденьких седых волос. Он, видно, мерз — кутался в черный бушлат с блестящими пуговицами. Собеседник его, прежде чем сесть, стряхнул труху. Присев, аккуратно пристроил рядом бутылку портвейна с надетыми на горлышко стаканами. Был он тоже далеко не первой молодости, но все же смотрелся посвежее собутыльника: и цвет лица поздоровее, и сам пополнее, и волосы, черные с проседью, густым ежиком топорщились на макушке. Из-под «адидасовской» куртки выглядывал растянутый ворот байковой водолазки.
