— Чего? — удивился Федькин. — Мы же договаривались!
— Николай Петрович, тут такое дело, — несколько смутился завхоз. — Понимаете, наши ребята спектакль готовят. Уже месяц. И как раз ветераны у нас. Удачно получилось. Ну Николай Васильевич и попросил старичков поприсутствовать на представлении. Детям приятно, и ветеранам развлечение. Они согласились до завтра повременить.
— Ну а чего же не предупредили-то? Я вон Тараса Григорьевича попросил их отвезти.
Со стороны коридора донеслись торопливые шлепающие шаги. В холл выскочил темноволосый парнишка, остановился, заметив Федькина.
— Ты чего, Гарик? — спросил Морозов.
— Посмотреть, кто приехал. — Паренек неприветливо зыркнул на председателя.
— Пойдемте, я с Тарасом сам поговорю. Извинюсь, — предложил Морозов. — Мы вам в сельсовет звонили, но сказали, что вы уже уехали. Спонтанно идея возникла. Буквально на выходе. Заодно, может быть, он меня до деревни добросит. Надо домой заскочить.
— Может, и добросит, — неуверенно ответил председатель, вспомнив разозленного Хунько.
— Игорь, попроси Тамару Александровну прислать кого-нибудь из своих. Пусть у входа подежурят. Мне надо на пару часов отъехать.
Паренек развернулся.
— Да, кстати! — окликнул его Морозов. — Ты вроде сам в деревню отпрашивался. Поехали, дядя Тарас нас довезет.
— Я с классовыми врагами не езжу, — гордо бросил Игорь и рванул по коридору.
Морозов секунду переваривал реплику, потом расхохотался. Федькин не удержался, подхватил. Его обширное чрево, туго обтянутое серым вязаным свитером, раздвинуло полы мокрого плаща и степенно заколыхалось.
— Никто Хуньку не любит, — с фальшивым сожалением пожаловался Федькин, отсмеявшись.
— Да нет, тут все очень просто, — ответил Морозов. — Это Игорь Старостин, которого Федор Иваныч Томин все усыновить пытается.
— А! Ну тогда понятно. Смотрите, как бы он вам тут революцию не устроил.
— Да у нас и так тут полный…
Глава 22
— …иван-чай. Сам готовлю. И травы разные: зверобой, там, чистотел, — пояснил Иваныч.
— А чистотел зачем? — спросил отец Димитрий, пододвигая себе кружку.
По поверхности чая плавали радужные пятна — как от бензина. Священник осторожно понюхал черный до синевы отвар.
— Не боись, борода! — ободрил Иваныч. — Чистотел тебе всю внутренность прочистит, всю грязь выест, будешь как новый. Первейшее растение по пользе для человека!
— С чего ты взял?
Старик с гостем сидели на кухне у Иваныча. На изрезанной клеенке посреди стола стояла большая тарелка с вареной картошкой в мундире. На куске газеты высилась горка шелухи. Рядом — блюдце с солью.
— Чистотел, друг ты мой, — самая первейшая трава, — назидательно поднял измазанный солью палец Иваныч. — Это меня мой мехвод научил. Мы его этим отваром с того света под Люббенау вытащили. Понял?
— Понять-то понял, — отец Димитрий осторожно подул в кружку, — но мы все больше водкой лечились…
— Одно другому не мешает, — согласился Иваныч.
Из открытой форточки тянуло грибной сыростью. Вплотную к запотевшему окну приникла белая стена тумана: кустов, растущих за дорожкой, практически не было видно. Деревня затихла, придавленная сырой, пахучей пеленой — даже собаки не лаяли. Только изредка шуршали капли, срываясь с невидимых деревьев.
На кухне было жарко: работали две конфорки облезлой, покрытой потеками плиты. Под потолком тепло светился матерчатый желтый абажур, создавая в помещении иллюзию солнечного дня. Иваныч, нахохлившись, прислонился к холодильнику и шумно всасывал дымящийся отвар, изредка закидывая под усы осколки рафинада. Отец Димитрий наконец решился: осторожно отхлебнул мутный напиток, прислушался к ощущениям и кивнул в ответ на вопросительный взгляд старика.
— Ну вот! — одобрил Иваныч. — Танкисты плохого не посоветуют. Давай с сахаром, вприкуску.
Дернувшись, с надрывом загудел холодильник — отец Димитрий вздрогнул, плеснув отваром на стол. Иваныч даже не шелохнулся.
— Не понимаю, чего ты так волнуешься, — сказал он, продолжая прихлебывать чай. — Сдается мне, он у друга своего, Вовки Федорова, остался. Выпили, поди, вот и заночевал.
— Федорову жена не позволит, — напомнил отец Димитрий.
— Это да, — признал Иваныч. — Она его крепко держит. Оно и верно. Вовка запойный раньше был. Если бы не Семен Дорофеич, наш бывший участковый, плохо бы все закончилось. А так вытянул парня, мозги вправил, в учебку пристроил…
Старик снова глубоко затянулся отваром, потом спохватился:
— Ну значит, к кому другому зашел!
— Или к нему кто зашел, — процедил сквозь зубы отец Димитрий.
— Ты о чем это?
— Пошли, покажу.
На улице туман не казался таким непроглядным: в молочном мареве проступали контуры дома, деревья, даже можно было разглядеть распахнутую настежь калитку. Иваныч долго топтался на терраске: со скорбным покряхтыванием засовывал ноги в галоши, морщился, влезая в сырую телогрейку, бубнил что-то про ревматизм. Отец Димитрий, запахнувшись в шинель, хмуро курил у крыльца.
— Ну чего такого я там не видел-то? — посетовал Иваныч.
Не дождавшись ответа, старик тяжело вздохнул, парой хлопков определил, в каком кармане пачка, достал папиросу, закурил и спустился к священнику.
— Давай, чего тут у тебя.
— Идем.
Отец Димитрий выпустил совершенно незаметную на фоне тумана струю дыма и двинулся к задней стене дома. Дед, помедлив, потащился следом, наскочил на перевернутое ведро и в нескольких скупых фразах рассказал маячившей перед ним шинели, где и каким образом он имел эти ведра, этот туман и эту деревню. Отец Димитрий даже не обернулся.
Они свернули за угол, в огород. Развороченные картофельные грядки подходили почти вплотную к дому, упираясь в высокую завалинку. В глубине огорода, за туманом, чернел покосившийся прямоугольник сортира.
— Смотри! — сказал отец Димитрий.
— Куда?
— Сюда.
Священник ткнул пальцем в кирпичный цоколь под окном комнаты, которую Иваныч отвел для Юрия Григорича. Старик обвел взглядом покрытую редкой травой землю, кирпичи, внимательно изучил жесть отлива и растрескавшиеся крашеные бревна сруба.
— И чего? — спросил он.
— Соль видишь?
Теперь Иваныч заметил: меж пожухлых стеблей, на притоптанной желтоватой глине просматривалась широкая полоса из крупных серовато-прозрачных кристаллов.
— Это кто мне тут огород посыпает! — возмутился Иваныч.
— Я посыпаю, дед. Не об этом сейчас. Разуй глаза.
