— Чего, она прям в телевизоре будет? — Сквозь кривую улыбку старика сквозила тревога.
— Если получится, — обнадежил отец Димитрий и поставил перед экраном два стула.
— Итить! — Иваныч дернул себя за ус. — «Зловещие мертвецы» прям…
— Дед, ты не кудахтай, ты лучше шторы задерни и воду тащи.
— Какую воду?
— В кружке воду. Из-под крана.
Иваныч сомкнул шторы на обоих окнах и зажег люстру. Когда он вернулся с водой, отец Димитрий, присев на корточки перед телевизором, крутил ручку настройки каналов. По экрану клубилась черно-белая сыпь. В какой-то момент хаотичное мелькание дернулось и вроде бы как-то структурировалось.
— Ну вот, поймали, — удовлетворенно прогудел отец Димитрий и выключил телевизор.
— Чего поймали?
— Нашу волну поймали. Кружку на тумбочку поставь.
— Свет выключать? — спросил Иваныч.
— Вот свет как раз и не надо. Наоборот. Свечка есть?
— Есть.
— Поди притащи, поставь куда-нибудь. Зажги.
Дед быстро сгонял на кухню, погремел там ящиками, вернулся с подсвечником с двумя закопченными, осклизлыми огарками. Повинуясь жесту отца Димитрия, поставил на стол, поджег.
— Я-то, как свет выключают, с керосинкой сижу, — оправдался он за обшарпанные свечки.
— Керосинку тоже можно, в принципе. Главное, чтобы огонь живой был. Ладно. Слушай внимательно. Их здесь много, мертвых, понял? Мы сейчас в эфир выйдем — как маяк для них включим… Ты, главное, внимательно вслушивайся. Потому что говорят еле слышно, иной раз от шипения и не отличишь.
Они стояли посреди комнаты: маленький и широкий Иваныч со вздыбленными усами и высокий худой отец Димитрий с аккуратной короткой бородой. Старик по традиции — в драных трениках и тельняшке, отец Димитрий — в черной водолазке и черных же брюках. Стол, криво прислоненный к стене, кровать, небрежно застеленная мятым покрывалом, два стула перед телевизором — словно пародия на кинозал. В стеклянных дверцах буфета отражались огни свечек. Люстра висела ровно над телевизором: три сужающихся кольца, одно под другим, утыканные прозрачными пластиковыми подвесками, за долгие годы часть подвесок потерялась, и пустые места смотрелись, как выбитые зубы. Голубые обои, пробиваясь между фотографиями и репродукциями, мозолили глаза нудным цветочным орнаментом. С кухни в открытую дверь заглядывал яркий лучик солнца, наполненный клубящейся пылью.
— Если что, — продолжил инструктировать отец Димитрий, — сразу выключай телевизор. Не поможет — дергай шнур из розетки. Не вытащится — опрокидывай на хрен с тумбочки.
— Если что «что»? — спросил Иваныч, испуганно моргая.
— Сейчас.
Отец Димитрий тоже сходил на кухню, вернулся со своей дюралевой дубиной и фломастером. Сел на стул, сделал пригласительный жест старику.
— Если я отключусь. Ну или как-то по-другому потеряюсь… Но пока я в сознании, сиди на заднице ровно, не дергайся. Что бы ни увидел. Понял?
— Понял, — нервно кивнул Иваныч. — А что я могу увидеть-то?
— А вот тут, дедушка, я тебе предсказать не берусь.
Отец Димитрий пристроил дубину в щель между стульями, сдернул зубами колпачок с фломастера и сноровисто нарисовал на левой ладони глаз — очень похожий на человеческий формой и даже выражением. Закрыл фломастер, швырнул на кровать и строго посмотрел на деда.
— Готов?
— Жми! — истерично вякнул Иваныч.
Привстав, отец Димитрий подхватил с тумбочки кружку, налил немного воды на верхнюю крышку телевизора, вывернул громкость и нажал кнопку. Комнату наполнил шум помех.
— У современных аппаратов в таких случаях звук отключается, — пробормотал отец Димитрий, корректируя настройку. — А нам это не нужно, совсем не нужно…
Федор Иваныч постепенно свыкся с едким шипением, и даже стал улавливать в нем определенный ритм, похожий на шорох набегающих волн. Рябь тоже начала складываться в какие-то упорядоченные фигуры, кучковаться в разных местах экрана. Смотреть на это поначалу было любопытно. Но минут через пять старик все же не выдержал.
— Чего ждем-то? — Иваныч покосился на вглядывающегося в экран священника.
— Погоди, дай ей заметить нас.
— Долго она будет замечать?
— Ну, давай попробуем, — согласился отец Димитрий и позвал: — Ульяна!
Федор Иваныч испуганно уставился на экран. Но мельтешение эфирного мусора нисколько не изменилось.
— Думай о ней. Представь какую-нибудь встречу, разговор.
— Э-э… ну вот, помню, как мы с ней в Москву…
— Не вслух, про себя!
Иваныч наморщил лоб, усиленно вспоминая соседку.
— Ульяна! — снова позвал отец Димитрий. — Слышишь меня?
Шипение чуть сменило тональность — еле заметно, но привыкший к монотонности звуков Иваныч вычленил этот сбой. И спустя секунду осознал: только что в шуме помех прозвучало человеческое слово: «здесь».
— Где икона? — быстро и резко спросил отец Димитрий. — Где икона? Где икона?
— У… меня… — прошелестел эфир лишенным интонаций шепотом.
— Где Юрий Григорич? Где Юрий?
— У… тебя…
Расширившимися глазами пялился Федор Иваныч в экран. Рябь как-то сгруппировалась, темные точки растеклись от центра к краям — и ровно посередине кинескопа, на посветлевшем фоне, сложился нечеткий рисунок человеческого лица. Больше всего он походил на фотографию в газете «Правда», если смотреть на нее впритык. И все-таки старик смог распознать знакомые черты — Ульяна. Лицо смотрелось жутковато, потому что вместо глаз у него были черные провалы. Картинка висела всего пару секунд — а потом ее наискось перечеркнула какая-то полоса, экран дернулся, рябь вскипела…
— Пришли… — пробился через помехи шепот.
Иваныч не заметил как — но на экране уже оформилось еще одно человеческое лицо. Или нечеловеческое: было в нем что-то не так. Он поначалу не мог понять что, но потом осознал: пропорции не соблюдены, лицо слишком вытянуто в длину. И впадины глаз были не черные, а как будто подсвеченные изнутри: два неровных, похожих на комки ваты белесых пятна.
— Умрешь… — снова вынырнуло из шороха помех слово.
— Все умрем, — согласился отец Димитрий, не глядя нащупывая дубину.
И тут Федор Иваныч захлебнулся воздухом. Потому что осознал: эта рожа выглядит слишком выпуклой, потому что она уже вылезла за пределы экрана! Она уже в комнате!
Он вскочил, с грохотом опрокинув стул, попятился к выходу, судорожно пытаясь вздохнуть.
— Спокойно! — крикнул отец Димитрий.
Но было уже поздно — Иваныч запутался в ножках стула и полетел на пол. Сдавленно вскрикнул, приложившись боком обо что-то острое — в ребро словно воткнули раскаленный штырь. Он согнулся, но тут же, превозмогая боль, перевернулся к телевизору.
