Весь огород был уже убран, только возле забора торчали в разные стороны желтые палки облетевших малиновых кустов.
— Если не помеха, тогда ладно, — миролюбиво покивал председатель. — Давай тогда про дядю Федю Томина поговорим.
— Чего?
Федоров вскинул голову так стремительно, что чуть не выплеснул себя со стула. Лицо сделалось испуганным, пьяная дымка во взгляде поредела.
— А что ты так напрягся-то? — Председатель подозрительно всмотрелся в собеседника.
— Чего ты про Иваныча?
— Поговорить хотел. Чтобы ты повлиял. Одолел уже со своими скандалами.
И Федоров сразу обмяк, как воздух выпустили. Помолчал, пожевал губами, потом потянулся назад — там к стене крепился небольшой ящик, — достал еще одну рюмку. Налил себе и гостю.
— Не будешь?
— Нет.
— От героев былых времен не осталось порой имен… — затянуло радио небрежно-героическим баритоном.
Федоров выпил один: ловко подхватив стопку, буквально закинул водку в раскрытый рот. Понюхал хлеб, не спеша зажевал салом. Получилось у него это так аппетитно, что Федькин почувствовал, как рот его помимо воли наполняется слюной. По крыше стукнуло яблоко, погромыхивая, докатилось до края и сорвалось в траву.
— Хунька тебя прислал? — поинтересовался Федоров.
— Да не то чтобы Хунька, — протянул председатель недовольно. — Хотя, конечно, и он. Злится Тарас на твоего Томина. Сам понимаешь. А Тарас — человек серьезный, обид не спускает…
Федоров снова налил, но пить не стал: с пьяной сосредоточенностью уставился в тарелку с закуской, засопел. Солнце било в спину председателя, он чувствовал, как под воротником потеет загривок. Нужно было бы снять пиджак, но, возможно, Федоров воспримет это как желание остаться и продолжит донимать с водкой. На стол спикировал листок, крутанувшись, упал возле тарелки. Внезапно солнечный напор ослаб — на светило набежало одинокое облачко.
— Много на себя берет твой Хунько, — выдал наконец участковый и снова плеснул водку в рот.
— Он такой же мой, как и твой. — Федькин поморщился.
— Согласен, — мрачно кивнул собеседник. — Чего не пьешь?
— Не хочу!
— Не ори! — Федоров насупленно посмотрел на гостя.
За его спиной, между деревьями, виднелся сетчатый забор, густо заросший виноградом. Председатель знал, что, затеяв благоустройство участка, Федоров решил не трогать эту часть старого забора именно из-за зарослей. Присмотревшись, Федькин увидел и то, чем так гордился хозяин: плотные, крупные фиолетовые грозди заметно выделялись на фоне подсвеченной солнцем, желтоватой листвы.
— В этом году вроде бы больше, — сказал Федькин, чтобы перебить тему.
— Чего?
Федоров изумленно посмотрел на председателя, потом обернулся, следуя за его взглядом.
— А, ну да! — сообразил он и обрадовался. — Винограда в этом году — хоть на рынок вези. И, между прочим, чего это я на закусь-то не взял…
— Сиди уже!
— Ну, в общем-то, да… — согласился Федоров.
В этот момент откуда-то со стороны площади донеслись приглушенные хлопки: раз, другой, потом последовала целая очередь.
— Чего это? — вскинулся председатель.
— Приходит ко мне как раз сегодня утром дядя Федя… — невозмутимо начал Федоров.
— Когда весна придет, не знаю, — задушевно затянуло радио. — Пройдут дожди, сойдут снега…
— Да хрен с ним, с твоим Томиным, — перебил Федькин. — Это же выстрелы.
— Ну дык а я про что! — шлепнул по столу участковый. — Приходит, значит…
— Где стреляют? У магазина?
Федькин привстал, хотя это было бессмысленно: видимость плотно перекрывали разросшиеся яблони, вдалеке виднелись только облетевшие вершины тополей, что росли на площади. Осенние сады мирно купались в солнечном свете — на этом фоне продолжающаяся перестрелка звучала как-то ненатурально.
— Приходит и говорит… — гнул свое Федоров.
— Не хочешь проверить, что там у тебя творится? — жестко спросил председатель.
— Чего мне проверять, если я и так знаю, — пожал плечами мент.
— И здесь, на этом перекрестке, с любовью встретился своей… — сообщили из-под стола.
— Да? — Федькин опустился на стул. — Ну так расскажи.
— Я и пытаюсь. — Федоров потыкал в председателя пальцем. — Между прочим, сам не даешь. Слушай. Приходит ко мне сегодня утром Федор Иваныч. Водку пей!
— Не хочу! — рявкнул Федькин.
— Ну и правильно…
Федоров вылил остатки в рюмку и бросил бутылку под стол. Под столом звякнуло.
— Музыка народная! Слова народные! Исполняет автор! — напористо объявило радио.
Заиграла гармонь — разухабисто, с переборами, — Федоров обрадовался, обозначил плечами несколько плясовых жестов и так же разухабисто тяпнул водки.
— Приходит к тебе сегодня утром Федор Иваныч… — напомнил председатель.
— Да! — спохватился Федоров, проглотив сало. — Приходит и говорит: сиди, Вовка, дома, не высовывайся. Потому что Хунька твой — сука и буржуй, пора его, мироеда, в расход переводить. Ну я и сижу.
— Так это он там перестрелку затеял?
— Между прочим, не исключено, — участковый хитро подмигнул.
— И ты сидишь, водку пьешь?
— А мы договорились: если хоть один из деревни прибежит на помощь звать — я пойду и пресеку. Справедливо, как думаешь?
— Не боишься, что ты следующий будешь? — серьезно спросил Федькин.
— Не, — отрицательно замотал головой мент. — Следующий ты.
— Мне он обещал только машину взорвать.
— Ну значит, взорвет машину, — успокоил участковый.
Канонада тем временем стихла, и окружающая действительность снова превратилась в обычный погожий осенний день. Председатель только сейчас, когда расслабились мышцы во всем теле, понял, что все это время сидел, сжавшись, как пружина. Он, не вставая, скинул пиджак и бросил на пустой стул.
— Но третьим, после меня, точно ты будешь, — злорадно заявил он. — Ты не меньший буржуй, чем Хунька и я. Или, думаешь, поверят, что теремок свой на капитанскую зарплату справил?
— Не поверят, — снова согласился Федоров. — И что мне его таджики строили за липовую регистрацию, тоже имею заявить самым решительным образом. Понял?
— Понял. Совесть замучила?
— Остался дом за дымкою степною… — пропело радио суровым тоном.
— Да что совесть… — Федоров нахмурился, разбираясь в своих чувствах. — Я, как твой Хунька говорит, ее в третьем классе на булочку променял. Что-то, знаешь, с вами, упырями, противно стало деньги делить. С другой стороны, как без денег-то… Вот ты, Коля, без ворованного бабла, наверное, и не проживешь?
