Тарас Хунько сидел за столом, хмуро наблюдая, как пустеет его сейф. На широком, лоснящемся лице бизнесмена красным шаром выделялся распухший нос, неаккуратно стертая кровь забилась в складки вокруг рта. Юрий Григорич стоял напротив, поигрывая приятным на ощупь револьвером.
— У тебя еще деньги есть? — повернулся отец Димитрий к Хуньке.
— На карточке, — гнусаво пробурчал тот.
— Карточки мы не умеем. — Отец Димитрий хлопнул дверцей пустого сейфа. — Ну все, пошли.
— Пойдем! — согласился Пономарь.
Они вышли в коридор, но, не сделав и пары шагов, отец Димитрий остановился.
— Погоди!
Он сунул Юрий Григоричу пакет с деньгами, отобрал у него револьвер и, резко развернувшись, скрылся в кабинете. Пономарь недоуменно уставился на захлопнувшуюся дверь. Треснул выстрел. Вскрикнув, Юрий Григорич вбежал к Хуньке, опасаясь увидеть страшное. Но ничего такого не увидел. Хунько по-прежнему сидел за столом, разинув рот, а отец Димитрий прятал в карман шинели еще дымящийся наган. Куда стрелял? — Юрий Григорич повертел головой, но дырки от пули так и не нашел.
— Понял? Имей в виду! — грозно посоветовал отец Димитрий Хуньке и пошел к выходу.
Хунько хлюпнул разбитым носом. Пономарь хотел что-то сказать ему напоследок, но ничего такого не придумалось. Он молча погрозил Тарасу кулаком и тоже вышел.
Иваныч сидел на крыльце. Усы его снова благообразно висели по бокам рта, ружье покоилось на коленях, рядом висел на перилах автомат Калашникова. Дядя Федя смолил беломорину, добродушно щурясь на солнышко.
— Не пристрелили?
— Не, — мотнул головой отец Димитрий.
— Ну и хорошо. Главное, чтобы оно на нас не донесло.
— Оно пообещало.
— Кто ж его обещаниям верит-то…
— Да, эта, хрен докажет! — подал голос от угла дома Митяй. — В деревне никто ничего не видел.
— Ты чего тут делаешь? — Юрий Григорич высунулся из развороченного дверного проема.
— Пришел помогать! Чтобы, эта, не пропустить такое событие. — Митяй смущенно хохотнул.
— На стреме кто остался? Друг твой?
— Суриков, эта, дядя Коля. А друга нету, помер.
— Погодь! — Иваныч дернул Митяя за рукав. — Это ты про какого друга. Про Кабана?
— Ну.
— Здорового такого? С красной рожей? — не желая верить, уточнил старик.
— А кого еще, эта?
— Да как это он помер-то? Я ж его позавчера в магазине видел!
— А вот так. Взял и помер. — Митяй зло сплюнул. — Сидели, эта, выпивали. За сигаретами сбегать решил. Я жду: нет и нет. Пошел. Смотрю, эта, в переулке у забора лежит. Ну я к нему. А он, эта…
Митяй закурил. Остальные машинально тоже достали пачки.
— Царство небесное, — покачал головой Иваныч, разминая папиросу. — Как звали-то?
— Олег… эта, Олег Середников. Говорил, что военным летчиком был. В Афгане. Интернациональный долг выполнял, орден Красной Звезды… А теперь, эта, в Калуге в морге лежит, и не знают, что с ним делать. В МВД по базе пробили, говорят: не было, эта, летчика-афганца с такой фамилией. Вообще такого человека не было.
— Они, Митяй, тебе врут, — заявил отец Димитрий. — Такую информацию не афишируют. Или ты правда думаешь, что надо на всю страну объявить, что боевой летчик спился и подох под забором?
— Врут? — обрадовался Митяй.
— Врут — я тебе говорю!
— А ты откуда знаешь?
— Главное, чтобы ты это знал, — сказал отец Димитрий.
— Эта…
— Бывай. — Священник хлопнул его по плечу и, махнув остальным, двинулся к воротам.
Федор Иваныч со скрипом поднялся с крыльца, закинул на плечо ружье, подцепил автомат, но, поколебавшись, снова повесил на перила.
Посреди двора одиноко стоял белый «Мерседес» с лежащей на крыше массивной дверью. Процессия разделилась — обходили машину с разных сторон.
— Митяй! — окликнули сверху.
Все резко остановились. В разбитом окне с расщепленной выстрелом рамой маячил Хунько.
— Митяй, дай закурить, — попросил Хунько.
— А ты, эта, в милицию не сдашь? — насторожился Митяй.
— Милиция у нас, как выяснилось, не работает, — мотнул ушастой головой Хунько.
— Ну, эта, спускайся… — неуверенно предложил Митяй.
— Не, давай ты ко мне. Тут и выпить найдется. Друга твоего помянем.
— Пойду? — полувопросительно сообщил Митяй остальным.
— Нормально, — кивнул отец Димитрий.
И больше не оборачиваясь, трое товарищей пошли к выходу.
— Уважаемый! — Юрий Григорич мимоходом пнул дверь гаража. — Можешь выходить!
В глубине переулка, не решаясь подойти ближе, застыла небольшая группа местных. Заметив вышедших из ворот, народ взволновался. Старушки засуетились, некоторые мужики приветственно помахали руками. Впрочем, почти сразу же переулок опустел — люди на всякий случай предпочли «не участвовать».
— Пойду внука проведаю, — сказал Федорыч, когда они вышли к площади.
Он остановился, по-хозяйски оглядев пустынную улицу. Открыто висевшее на плече ружье делало старика похожим на заправского охотника.
— А мы прогуляемся, — полувопросительно предложил отец Димитрий.
— Пошли! — согласился Юрий Григорич.
Не сговариваясь, повернули в переулок к кладбищу. Привычка уже, видимо. Пока шли вдоль заборов, отец Димитрий надергал с веток яблок, рассовал по карманам. Мимо нарядно красующейся в солнечных лучах церкви — к проходу на погост. Пропетляли между могил. Вошли в ограду, уселись на лавочки по бокам стола. К кресту, возле самой фотографии тетки Ульяны, прилип грязно-желтый лист. Трепыхался на ветру, но держался, не улетал. Вдоль холмика намело других листьев: запутались в стеблях травы.
— Никогда не понимал вот это ваше: ударят по щеке, подставь другую, — сообщил Юрий Григорич, ставя на стол бутылку виски.
— Ну и дурак. — Отец Димитрий достал из кармана пару яблок.
— Почему? Если меня в морду ударят, я тоже в ответ набью морду!
— И вместо одной станет две битых морды.
Шумела над головами береза, безвольно качались ветки — тонкие, похожие на волосы. Совсем мало листьев осталось. Почесал небритую щеку Юрий Григорич, подумал. Нашелся:
— А что ж ты тогда Хуньке нос дубиной расквасил? Что ж щеку не подставил?
— Высшая мера социальной защиты. Я ему взамен душу подставил.
Формулировка напомнила Юрию Григори-чу оби-тые дешевой, «под дуб», фанерой стены залов суда. Как в фильмах про честных милиционеров.
