— Предупредить таможню, чтобы не вывезли за рубеж!
Лысина у директора была гладкая, весело поблескивающая, как новогодняя игрушка.
— Правильно, — согласился Сапегин. — Вам бы к нам, с таким знанием матчасти.
За спиной директора, на стене, висели крупные фотографии в рамках. Судя по подписям, выпускники детдома. Фотографии советского периода, это было видно по каким-то неуловимым чертам: то ли стилистика, то ли одежда, а может быть, и даже скорее всего, сами выражения лиц: и мужских, и женских. Чем-то они отличаются от современных. Сапегин поймал себя на том, что всерьез пытается это понять. И вроде бы понял: сейчас люди на фото смотрят перед собой, а раньше все будто бы разглядывали что-то вдали.
— У вас наверняка есть картотека преступников, специализирующихся на подобных кражах, — отвлек его от мыслей директор.
— И убийствах, — саркастически добавил Сапегин.
— Ну да, — Шубин немного смутился, — да, конечно. Но все-таки цель-то, несомненно, икона.
— Не знал о ней никто, кроме местных, — напомнил капитан.
— Надо с местными и разговаривать!
Директор боднул воздух и впечатал в стол сморщенный изогнутый палец. И этим же пальцем стукнул по очкам, снова съехавшим к самому кончику носа.
— Вот мы и разговариваем. Вы местный. И дети у вас тут местные. В том числе и неблагополучные. Или нет? Мне известно, что шесть ваших воспитанников состоят на учете в милиции. А один выпускник два года назад сел за убийство.
Все-таки хороший директор у детдома, отметил про себя Сапегин, когда увидел, как, спрятав глаза, покраснел, вжался в кресло Шубин.
Маленький был кабинет, но очень светлый: широкое сводчатое окно почти во всю стену — угадывается в нем старорежимная породистость, нерациональный шик. Но краска на раме отстает пластами, кляксами проглядывает темно-коричневое дерево. И батарея внизу под стать раме: с черными сколами, потеками ржавчины на сочленениях. Шкаф, сейф да стол. На столе, между прочим, порядок: только чернильница да часы. А сам стол тоже, видимо, из дореволюционной эпохи: с резными элементами, массивный и очень дряхлый.
— Ну а что мы можем-то? — пробормотал наконец Шубин. — Пакость одна по телевизору. И в жизни мерзко стало. Повылазило откуда-то мрази. Мальчишек всегда тянуло в дурные компании.
— Вот, — согласился Сапегин, — в том числе и про плохие компании. Если не они, так их друзья могут быть причастны. Вы не будете отрицать, что ваши воспитанники знаются отнюдь не с профессорскими детьми?
— Да, к сожалению, — снова покивал директор. — Больной вопрос, знаете ли. В советское время их лихо брали в оборот. Комсомол, профсоюз, райком… У нас раньше собственная мастерская была. Готовили плотников, неплохих, кстати. И был интерес. А теперь ничего нет. Теперь только один интерес — деньги. А зарабатывать не хочется. Хочется как в кино: шел по улице, нашел чемодан с долларами, разбогател, улетел на Канары. Зачем работать, если где-то лежат пачки денег? Да и кем работать?
— Тем же плотником, — сказал Сапегин.
— Плотником на красивую жизнь, что в кино показывают, не заработаешь, — кисло улыбнулся Шубин. — И не учим мы больше плотников. Развалилась мастерская. Кто на такую зарплату пойдет? Вот отучатся они в школе, выпустим мы их — и всё. И нет никому до них дела. Тут еще одна сложность. Каждому нашему выпускнику полагается однокомнатная квартира. От государства. Все-таки Подмосковье, не Урюпинск какой, понимаете? Большая ценность. Хорошо, если кто-то себе мужа или жену на эту квартиру поймает… Лучше бы уж в общежитии жили.
— А что так?
— Звонил я тут как-то одному парнишке. Хороший был парень, Васька, добрый, тихий… Так вот, снимает трубку незнакомый мужик. Я спрашиваю Василия. Нет его. А когда будет? А никогда: продал квартиру и уехал. Куда? Неизвестно. И это далеко не первый случай.
— Так нужно следить, проверять. — Сапегин втянулся в тему.
— Кто будет этим заниматься? По какому праву? Человек совершеннолетний. Что хочет — то и делает. Кто мы ему?
— Как кто? Вы — его семья. Он тут всю жизнь прожил.
— Вы в детстве не мечтали о самостоятельности, чтобы родителей не слушаться? — Директор вернул очки на переносицу и внимательно посмотрел на Сапегина увеличенными линзами глазами. — Вот! Так и они. Многие, конечно, поддерживают контакт, навещают. У нас тут в штате, кстати, почти все — бывшие наши воспитанники. Но всех на работу не возьмешь. Пытаемся что-то в голову вбить, подготовить. Но слова — одно, а реальность… Ладно, увлекся я, простите. Что вы еще спросить хотели?
Сапегин не сразу смог переключиться. Помолчал, собираясь с мыслями.
— Вы бы, это… на очки резинку, что ли, наденьте, — посоветовал он. — Что ж они падают-то?
— Привык уже, — пожал плечами директор.
— В ту ночь все дети были на месте?
— Разумеется.
— И Игорь Старостин?
— А почему именно он? — насторожился Шубин.
— Потому что он, как мне известно, постоянно бегает в деревню. К некоему Томину. Не знаете?
— Знаю. И не поощряю. Но и не запрещаю! — с вызовом закончил директор и размашистым ударом вернул съехавшие очки на переносицу.
— Он по ночам к нему сбегал?
— Было дело, — признал Шубин. — Пресекли. С Иванычем поговорили.
— С кем?
— С Томиным. Федор Иванычем. Он понял и повлиял. Еще вопросы?
— Кто был в ту ночь охранником?
— Миша. Сейчас его нету.
— А где он?
— Сам не знаю. Третий день на работу не ходит.
— Не странно? — удивился Сапегин.
— Странно, — кивнул директор, снова поправив очки. — Но не смертельно, надеюсь. Миша, он, между нами говоря, запойный.
— Кто теперь вместо него?
— Завхоз наш, Вадим Алексеевич. Нужен?
— Если вы не против.
— Пойдемте, провожу.
В длинном коридоре пахло школьной столовой, откуда-то снизу доносился разноголосый гомон детей. Сапегин подождал, пока директор запрет дверь, и двинулся следом за ним. Мраморный пол звонко откликнулся на шаги, необычное, какое-то объемное эхо заметалось под потолком. С одной стороны — глухая, крашенная серой краской стена, с другой — череда сводчатых окон. Коридор пересекал арки, расположенные на равном расстоянии между оконными проемами. По верху стены, метрах в трех над полом, тянулся замысловатый лепной узор.
Погода то ли налаживалась, то ли портилась: ветер порвал пелену сизых облаков на длинные рваные лоскуты, в прорехах периодически высверкивало солнце. И тогда в коридоре как будто зажигался свет, а полуоблетевшие, неопрятные тополя за окном казались еще более жалкими. Сквозь рощицу проглядывал спуск до оврага и вдалеке, в окружении желтых березовых крон — луковица купола с ажурным крестом. Ветер крутил над церковью стаю ворон.
