— Мой маленький дикарь, — приговаривала Тереза, когда он с воплями носился по дому.
И вот он, пожалуйста, — стройный, как лезвие ножа, тихий, как удар ножом.
— Сюрприз, — констатировал Элби. — Для меня сюрприз — оказаться у тебя в гостиной. Для тебя сюрприз — увидеть меня тут. — Потом добавил таким тоном, будто главный сюрприз заключался именно в этом: — У тебя ребенок.
Дайо — тот самый ребенок — ухватился за дядюшкины волосы, точно за канат. Он посмотрел на мать и заулыбался во весь рот, показывая, как он рад ее возвращению и как ему нравится их необычный гость.
— Шарф, — спохватилась Бинту и принялась разматывать полоску влажной шерсти с шеи Джанетт.
Она сняла с Джанетт шапку и стряхнула растаявший снег. На дворе стоял февраль.
Джанетт повернулась к мужу.
— Это мой брат, — сказала она, словно это Фоде только что вошел в дом, а не она.
То, что Элби сидел теперь у них в гостиной, было невероятно — это все равно, что натолкнуться на давно потерянного родственника в аэропорту или на похоронах.
— Я увидел его на улице! — сказал Фоде. — Он ехал на велосипеде от нашего дома, а я возвращался с работы.
Элби кивнул, подтверждая эту удивительную историю:
— Он бежал за мной. Я думал — псих какой-то.
— Нью-Йорк, — сказала Бинту.
Чувства переполняли Фоде, он еще вздрагивал от бодрящей свежести пережитого.
— Да, но я кричал тебе: Элби! Элби! Откуда психу знать, как тебя зовут?
Джанетт хотелось только одного: выйти на пять минут в коридор и привести мысли в порядок. В комнате было слишком тесно: на диване, будто гости, сидели Элби и Дайо, а она, Фоде и Бинту продолжали стоять. Интересно, они тоже только что вошли или какое-то время ждали ее? Много ли она упустила из их разговора?
— Ты просто ехал себе по улице? — спросила она Элби.
«Из всех улиц на свете ты выбрал мою?»
— Я приехал повидаться с тобой, — ответил он. — Позвонил в дверь, — пожал он плечами, словно говоря: я, по крайней мере, попытался.
— Только он звонил не в ту дверь, — сказала Бинту. — У нас ничего слышно не было.
Джанетт повернулась к мужу. Все это не укладывалось в голове:
— Как же ты его узнал?
Фотографий Элби у них в квартире не было, и Фоде никогда с ним не встречался. Джанетт попыталась припомнить — когда она сама в последний раз видела брата? Когда он садился в автобус до Лос-Анджелеса. Ему было восемнадцать. Целую вечность назад.
Фоде расхохотался, Бинту прикрыла рот ладонью.
— Ты посмотри на себя, — сказал он.
Вместо этого она посмотрела на брата. Он был словно более четкой версией ее самой: выше, тоньше, темнее. Джанетт не сказала бы, что они так уж похожи, разве что по сравнению со стоящими тут же выходцами из Западной Африки. И представить-то трудно, что тут, у них в гостиной, вдруг оказалось похожее на нее существо, если даже Дайо похож на своих отца и няньку. Когда по вечерам Бинту встречала ее в дверях — Дайо хитро примотан к груди длиннющим куском ярко-желтой ткани, — Джанетт невольно думала: «Неужели это мой сын? Как такое может быть?»
— Мы с тобой похожи? — спросила она брата, но Элби не ответил. Он пытался выпутать маленькие пальчики из своих волос.
— Я хотела дождаться и посмотреть, как вы обрадуетесь, — сказала Бинту, сжав руку Джанетт. — Пойду теперь, не буду вам мешать.
Она склонилась к ребенку и несколько раз чмокнула его в макушку.
— До завтра, маленький мой.
Потом добавила что-то на сусу, несколько быстрых щебечущих слов, чтобы малыш не терял связи с Конакри, с родиной предков.
— Я провожу, — сказал Фоде. — А потом уже наговоримся.
Ему нужно было выйти из дому. Он не мог больше ни минуты сдерживать радость от приезда родни, его распирал восторг. Фоде надел пальто Джанетт, натянул ее шапку и обмотался ее шарфом — потому что они первыми попались под руку и потому что Фоде вообще не видел большой разницы между своими и ее вещами.
— До свиданья! До свиданья! — повторял он, размахивая рукой с таким энтузиазмом, будто собирался провожать Бинту как минимум до Гвинеи. Сколь бы короткой ни была предстоящая разлука, Фоде всегда прощался очень торжественно.
— Объясни-ка мне вот что, — сказал Элби, когда дверь закрылась и две пары ног, постепенно удаляясь, затопали вниз по лестнице, а над звуками шагов раскатился бойкий горошек французской речи, — оставаясь наедине, Фоде и Бинту переходили на французский. — Они муж и жена?
Джанетт было неприятно это признавать, но она испытала облегчение от ухода мужа и няни — в гостиной стало просторнее, стало возможно дышать.
— Фоде — мой муж.
— И у него две жены?
— Бинту — наша няня. Они оба из Гвинеи, оба живут в Бруклине. От этого они не становятся мужем и женой.
— Уверена?
Да, Джанетт была уверена.
— Вот только не надо придумывать, как вывести меня из себя. Достаточно и того, что ты здесь. Мама знает об этом?
Он пропустил ее вопрос мимо ушей.
— И это, выходит, в самом деле твой ребенок.
Он вытянул руки, насколько позволяла коса, за которую уцепился Дайо, и качал малыша взад-вперед, а тот хохотал, болтая ножками.
— Ты только представь, что сказали бы на это старые Казинсы. Они бы заставили тебя отдать его Эрнестине.
— Эрнестина умерла, — сказала Джанетт.
Диабет уносил Эрнестину по частям — вначале ногу, потом зрение. Бабушка скрупулезно перечисляла утраты домоправительницы в ежегодном рождественском письме, пока в конце концов не известила о ее уходе в мир иной. С тех пор Джанетт почти не вспоминала об Эрнестине, но теперь перед глазами вдруг ясно возникло ее лицо, и в нем Джанетт увидела отражение своего предательства. В доме бабушки и деда Эрнестина была единственной, кого Джанетт любила.
Элби помолчал минутку, обдумывая услышанное.
— А еще кто?
Умирали и другие — конечно, умирали, — но она не могла вспомнить никого, кто бы имел отношение к Элби. Она покачала головой. Малыш попытался попробовать на вкус дядюшкину косу, и Джанетт подхватила его на руки — вряд ли брат захочет, чтобы ребенок обслюнявил ему волосы, да и она сама, пожалуй, не хотела, чтобы ребенок тянул эти волосы в рот. Она подставила Дайо запястье, и он мгновенно впился в него зудящими деснами, царапая кожу первыми, недавно прорезавшимися зубками. Не прекращая жевать и посасывать, он уставился ей в глаза. От того, что малыш мусолил ее руку, Джанетт почему-то стало спокойнее, легче ощутить себя самое — в эту секунду, в этой гостиной.
— Допустим, ты решила родить негритенка, но неужели нельзя было хотя бы дать ему менее негритянское имя?
