Кудревич был счастлив.
Часть II
Две столицы
Январь — февраль 1907 года
1
— Ну как?
— Прекрасно, Лазарь Моисеевич. Сюртук просто великолепен.
— Всегда рад услужить.
— Сколько я вам должен?
— Вы знаете, меньше чем за тридцать пять рублей ну никак не могу уступить. Уж я за работу с вас не беру, мне бы за материал свои вернуть.
— Позвольте! А почему вы не берете за работу?
— Это подарок. Что работа! Поработаю я лишний час-другой, от меня не убудет. А вот материал приходится покупать за свои…
Тараканов внимательно посмотрел на еврея-портного.
— А сколько же стоил материал на ту форму, которую вы делали для меня раньше?
— Шестьдесят пять рублей…
— Лазарь Моисеевич, тридцать пять на сюртук я приготовил, приготовил даже сорок. Вот-с, потрудитесь получить. Пятнадцать — остаток за материал, что пошел на кафтан и шинель, я пришлю сегодня же, с кухаркой. А вы составьте счет на работу. Сразу, конечно, я весь долг погасить не смогу, но в два месяца непременно отдам. Договорились?
— Не надо, не надо! Господи, язык мой — враг мой. Я ничего такого не имел в виду… Витольд Константинович…
— Ваши отношения с Витольдом Константиновичем меня не касаются. А по своим счетам я привык платить. Так что присылайте счет сегодня же, с моей кухаркой. Сюртук упакуйте, я его заберу.
Жалование полицейского надзирателя позволяло им с матерью, привыкшим жить на куда меньшие деньги, делать сбережения. После Нового года они наняли прислугу. Тараканов перестал лично колоть дрова и носить домой воду, перепоручив это за небольшую мзду соседскому дворнику. Мясо на столе появлялось теперь не только в праздники, но и всякий скоромный день. И не только во щах, кухарка превосходно жарила «коклекты». Лавочники перестали обсчитывать мать, и при заказе ею фунта чего-либо клали в корзинку полтора за те же деньги. В общем, жили теперь Таракановы припеваючи.
Каждый вторник и четверг в городе в конце Московской, напротив тюрьмы, устраивался базар. Тараканов обязан был посещать его по долгу службы. Ходил он туда с кем-то из городовых, обычно с Гладышевым. Еще летом, сразу после того, как его назначили исправлять должность, во время первого посещения базара в новом качестве к нему подошел солидного вида мужик с окладистой седой бородой — базарный староста Нил Сафронов.
— Здравию желаю, ваше благородие!
— Здравствуйте, Нил Поликарпович.
— Торговлишку пришли проверить?
— Долг службы требует.
— С торговлей у нас все в порядке, ваше благородие. Товар доброкачественный, гирьки клейменые.
— Это очень хорошо, но я все же посмотрю для порядку.
— Перед осмотром не изволите ли зайти в мой лабаз, кваску холодненького испить?
На улице было жарко, и после упоминания о квасе Тараканов сразу почувствовал жажду.
— Отчего же не зайти.
Они зашли в крошечную лавку старосты, тот замкнул дверь.
— Осип Григорьевич, вы как предпочитаете? Как предместник ваш — деньгами или товаром прикажете?
Тараканов насупился:
— А никак. Я никаких поборов устраивать не буду.
Если на торговцах никакой вины нет, то и деньги брать не за что, ну а если провинились в чем, то буду составлять протокол и виновный будет платить штраф.
— Как же это так, Осип Григорьич? Зачем нам протокол, мы люди безграмотные, на медные деньги ученые, мы и не понимаем, что в ентих протоколах написано. Нам читать труд, а вам — писать труд. А штраф мы платить не отказываемся, я поэтому и спрашиваю как — натурой или бумажками?
— Позвольте, как же я с вас могу взять штраф, если не нашел нарушений?
— А зачем их искать? Жарко нонче, упаритесь, пока рынок обойдете.
— За квас спасибо, и считаю наш разговор оконченным. Еще раз его заведете — каждый базарный день буду проводить самую тщательную проверку. Сколько я вам должен?
— Копеечку.
— Вот получите.
Выйдя на улицу, Тараканов надел фуражку, обернулся к старосте и сказал:
— Я, Нил Поликарпович, здесь родился и вырос и вас знаю с самых моих младых ногтей. Не обижайте меня, а я вас обижать не буду. И жизнь торговую я самую малость понимаю, мамаша моя молоком уж двадцать лет торгует. Поэтому на мелочь всякую глаза закрою. Но если будете гнилятину продавать или с фунта полфунта недовешивать, без протокола, при всем моем к вам уважении, не обойдемся.
Когда Сафронов передал слова надзирателя собравшимся на экстренное совещание торговцам, те подумали и решили пока к Тараканову с этим вопросом не приставать — его еще могут и не утвердить в должности. А там видно будет.
Тараканов все делал так, как и сказал старосте: на мелкие грехи закрывал глаза, а крупные никому не прощал. Постепенно с рынка исчезла тухлятина, гири стали практически соответствовать тому весу, который был указан на их клеймах, деревянные аршины были заменены на железные. Торговцы прикинули расходы и доходы и поняли, что при новом надзирателе они, пожалуй, и в барыше остались, ну а если в убытке, так в небольшом. А матушку Осипа Григорьевича стали уважать еще больше.
Войдя в избу, Тараканов отряхнул с сапог снег и прошел на кухню. Несмотря на наличие в доме прислуги, мать иногда сама готовила, любила она это дело.
— Мамаша, здравствуйте. Дайте пятнадцать рублей.
— Ты обедать пришел, сынок? Садись за стол, все уже готово.
— Мне пятнадцать рублей требуется.
— На кой ляд? Зазнобе своей чего купить? Так больно много просишь. Или ангел у нее?
— Нет. Мне надо долг отдать.
Мать опустилась на лавку.
— В карты начал играть! Ох, ирод! Ну да, как же, мы теперь чиновники! Коллежский лихистратор! Нам в карты играть и кутить положено! Ты что же, нас хочешь по миру пустить? Только жить начали…
Мать заплакала.
— Успокойтесь, мамаша, не плачьте. Карт я в руки не беру.
— Так откуда же у тебя долги?
Тараканов рассказал про портного.
Мать помолчала, а потом, встав, пошла к плите.
— Садись за стол. Дам я тебе денег. Всякий рабочий человек за свой труд получать должен. В том числе и Лазарь этот, хоть он и жидовского племени.
— Он крещеный.
— Жид крещеный — что вор прощеный. Но денег я тебе дам.
А зазноба у Тараканова появилась так: в середине января вызвал его к себе Кудревич.
— Осип Григорьевич, мне от Кожина телеграмма пришла. Просит допросить купеческую дочь Подпругину. Видать, он дознание по нашему эксу оканчивает и дело прокурору передает, а про Подпругину забыл. Торопит нас, господин ротмистр, не ранее как послезавтра просит протокол допроса Подпругиной ему представить. Сходите, не сочтите за труд, к Подпругину, допросите эту, как бишь ее… — Кудревич порылся в записях. — Надо же, а у меня и имя ее нигде не записано. Впрочем, это неудивительно, не до этого мне тогда было.
