— Помню, — он стянул с головы чёрный с серебром платок и вытер вспотевший лоб. — Но нас было трое. Держать такую защиту вдвоём невозможно.
— Так кто же был с вами третий, а?
Гарольд молчал.
— Ты не помнишь?!
— Но ведь никто не помнит, — пробормотал он, оправдываясь. — Никто в Королевстве…
— Некромант. Принц-деспот.
— Проклятье!
Он изо всех сил поддал сапогом треснувший бочонок. Подгнившее дерево разлетелось щепками.
— Это какое-то наваждение, — прорычал Гарольд. — Я привык тебе верить. Я всегда тебе верил. Но почему на твоей стороне столько мерзавцев?! Этот алхимик… Некромант. Принц-деспот. Почему они помнят, по твоим словам, а я — нет?!
Я сжала зубы:
— Ты когда-нибудь был на изнанке мира?
* * *
Чтобы сравняться с ним в росте, мне пришлось залезть на стойку для оружия. Мои ладони, все в шрамах после Швеи, соприкоснулись с его кожаными перчатками.
— Всё на свете имеет две стороны…
Я не успела закончить формулу, как черты Гарольда дрогнули и поплыли перед глазами. Пропала борода, укоротились волосы, я узнала себя и шагнула вперёд; всё-таки со Швеёй выходить на изнанку приятнее. А так — тошнота подступает, будто с высоты прыгаешь.
Туман перед глазами разошёлся.
В комнате стражи, похоже, никаких особенных решений не принимали, судьбы не ломали, даже заметных ошибок не совершали: ниток у стен было мало, петли небольшие и аккуратные. Туман, напомнивший мне неприятное, клубился над самым полом. Зато Гарольд стоял, весь опутанный нитями, будто жертва сумасшедшего паука. Чёрные, цветные, какие-то белесые, они прошивали его насквозь — руки, лицо, шею, грудь; мне сделалось жутко.
Гарольд молча перебирал спутанные петли. Руки у него всё сильнее тряслись.
— Лена. Это какое-то злое колдовство.
— Это изнанка.
— Тогда что со мной?
— Это изнанка… Смотри.
Я сняла с пояса Швею. В игольном ушке красным ручейком струилась нитка Оберона, светилась в тумане, подрагивала и пропадала без вести в опутавшем Гарольда огромном колтуне.
— Ты забыл короля. Даром такое не проходит.
— Это ложь, — сказал он резко. — Наваждение!
Швея в моей руке сильно дёрнулась. Остриё, подскочив, указало Гарольду в лицо — в правый глаз.
— Ты не умеешь владеть мечом, — сказал он глухо.
— Это Швея. Она сама…
Меч в моей руке трясся, почти как отбойный молоток.
— Опусти оружие, — сухо сказал Гарольд.
— Не могу!
— Разожми пальцы.
— Нельзя. Когда Швея шьёт…
Я не договорила.
В сказках нередко рассказывается о мечах, имеющих собственную волю и силу. Швея на самом-то деле не была мечом — это я позже поняла. Она была Швеёй — иголкой, соединяющей разорванные нити на изнанке. Всякий, кто держал её за рукоятку, превращался в швейную машинку.
Швея тащила меня за собой, как ребёнок волочит утку на колёсиках. Фехтовальные приёмы у неё строились больше на уколах, чем на ударах — неудивительно при её-то занятии. Я поняла, что если не соберусь сейчас, не призову на помощь всю свою физподготовку — запястье мне сломают, руку вывихнут, а при случае и отрубят.
Первый удар был направлен Гарольду в лицо. Гарольд уклонился, выхватил свой меч, но всё ещё недооценивал противника: драться со щуплой девчонкой ему, здоровенному мужчине, никогда ещё не приходилось.
Он зазевался и в следующий миг чуть не поплатился ухом. Пролилась первая кровь — тонкой струйкой из пореза; Швея не разменивалась на уступки, она колола и колола, метя Гарольду в живот, в грудь, в шею. Он уклонялся, отступал, и остриё Швеи вонзалось в переплетение нитей, и нитка Оберона струилась в игольном ушке. Я видела, как извиваются верёвочки-нервы, белесые спутанные струны, как они рвутся, соединяются снова, ворочаются клубком ошпаренных змей. Швея атаковала непрерывно, и я испугалась, что Гарольд сейчас умрёт.
— Нет! Стой! Подожди!
Посыпались искры — скрестились два наших клинка. Швея была вполовину меньше Гарольдового меча, удар должен был обезоружить меня — но пальцы не разжались. «Никогда не выпускай рукоятку…»
Вокруг сгущался туман. Мы сражались уже по пояс в его тягучих струях. Я успела подумать: Королева Тумана присутствует здесь, на изнанке, по крайней мере, изнанка ей видима…
Швея клюнула Гарольда в грудь. Он не успел ни уклониться, ни отбить удар. Послышался треск; Гарольд отлетел к стене. Швея, мгновенно потеряв к нему интерес, потяжелела, ткнулась остриём в пол и вывалилась из моей руки. Красная нитка исчезла в тумане.
Гарольд стоял, глядя на меня.
— Ты ранен?!
Он молчал.
— Гарольд!
С ним что-то творилось. Нитки, оплетавшие его, частью облетели, как осенние листья, частью затянулись, вместо петель образовав тугие узлы. Он стоял, покачиваясь, глядя прямо на меня.
— Руки! — закричала я. — Дай руки! Всё имеет две стороны… Выходим, выходим, ну?!
Его лицо расплылось, превращаясь в моё.
* * *
Обыкновенная темнота на лицевой стороне мира показалась мне светлой после изнанки. Швея валялась на полу, чистая, без единой щербинки. Рядом лежал меч Гарольда — я испугалась. Он был весь изрубленный и со свежими следами крови.
Моя правая рука повисла, как набитый песком чулок. Плечо мозжило, будто его молотком разбили.
— Гарольд, ты меня слышишь?!
Левой рукой я подхватила посох. Навершие разгорелось, освещая голые стены с выбитыми кирпичами, тёмный камин, два меча на полу, лицо Гарольда…
И тут случилось самое страшное из всего, что когда-нибудь видела. Его волосы и борода, тёмные, с дорожками седины, начали белеть у меня на глазах. От корней растекалась белая молочная волна; через несколько секунд Гарольд был полностью седой.
— Гарольд…
— Всё в порядке, — сказал он тихо. — Всё хорошо… Не бойся. Ты всё сделала… Не бойся.
Он сел на пол. Глаза у него были задумчивые.
— Оберон, — сказал он, будто пробуя слово на вкус. — Оберон… Если это было испытание — я его провалил.
— Гарольд…
— Дружище, я помню, как меня зовут… Я забыл… как все прочие. Забыл человека, который…
Он запустил пальцы в свои новые белые волосы.
— Гарольд. Ты седой.
— Правда?
— Ты весь белый!
— Ну и что же? Лена, объясни мне, немолодому опытному магу… Как это могло случиться? Со мной?!
