У набережной действительно стояло какое-то небольшое судно, но оно оказалось не русским транспортом, а перегруженным английским катером. Генерал уже переговаривался с его командиром. В ожидании дальнейшего, мы разместились на берегу и стали вглядываться в темные очертания парохода, прислушиваться к переговорам, принимавшим бурный характер. Почти все молчали, изредка только обмениваясь короткими фразами, и все старались не выдавать своего волнения; но настроение наше было такое, какое должно быть испытывает команда тонущего судна, когда уже все шлюпки ушли в море и осталась только слабая надежда на спасение.. Вся надежда была на генерала. Уговорит ли он английского капитана? Но перегруженный катер, брошенные на набережной вещи, физическое напряжение от быстрого бега, тяжесть собственной поклажи, темнота, ожидание и контраст с тем, что мы только что представляли собою стройную боевую часть, а теперь брошены на произвол судьбы, — все это вместе приводило к какому-то умственному оцепенению, враждебными и унылыми казались каменные плиты набережной, там чернилась поверхность воды — путь нам еще недоступный... И вдруг, как-то сразу выяснилось, что нас на английский катер взять не могут. В ту же минуту судно отчалило от берега. Одновременно вновь пронесся слух, что неподалеку стоит большой русский транспорт с пехотой.
Прошло еще несколько минут. Темное до этого времени небо уже стало озаряться отблесками утренней зари, и тут мы все как один поняли вдруг, что помощи со стороны ожидать нечего. Ясно стало и то, что с наступлением утра настало время каждого из нас спасаться, как кто может. На набережной люди встрепенулись. Я старался не отходить ни на шаг от начальника дивизии, около которого находились полковник Михаил Воинов и поручик Гердер. От нас стали отделяться небольшие группки и пропадать во мраке. Надо было проверить, нет ли возможности попасть еще на русский транспорт. К тому же оставалась еще надежда на то, что на берегу могут попасться нам какие-нибудь оставленные лодки или баржи, которыми мы сможем воспользоваться. И все инстинктивно бросились по дороге на юг.
Пробежав с версту, мы, наконец, при слабом утреннем свете увидали перед собою, в самой глубине залива, очертания большого парохода, стоявшего у берега. Это был транспорт «Николай». Перед нами, на широком берегу шумела многотысячная безоружная толпа, а на самом пароходе, на борту его и на снастях над переполненной до отказа палубой, повисли грозди людей. Толпа состояла из донских и кубанских казаков, которые, очевидно в последнюю минуту, объятые страхом, решились бежать к морю. Толпа оборванных и полуозверевших людей встретила нас враждебно. По нашему адресу раздались недружелюбные возгласы и ропот.
Мало было надежды попасть на перебуженный пароход, вот-вот готовый уйти, но генерал, выхватив револьвер, стал пробиваться через толпу. За ним последовало несколько офицеров, Миша, пор(учик) Гердер и я. Неимоверных усилий стоило нам добраться до судна. Минутами казалось, что мы, сдавленные со всех сторон сплошной людской массой, со сжатыми ребрами и задушенным дыханием, лишимся последних сил и будем затоптаны толпой. А толпа гудела вокруг, сжимая нас все больше и больше.
Наконец, каким-то чудом мы добрались до стоявшего на берегу грузового автомобиля, с которого на пароход был переброшен входной мостик. За бортом судна, возвышавшимся над берегом, в туго сплоченной толпе пассажиров мелькали малиновые фуражки дроздовцев. Догружались их однополчане, еще оставшиеся на берегу, и офицеры Дроздовского полка, стоявшие на грузовике, и не пропускали на пароход никого, кроме своих. Несмотря на все просьбы генерала, ему в категорической форме было заявлено, что нас не пропустят. Когда же после долгих усилий нам все же удалось взобраться на грузовик, то в эту минуту мостик был снят, и, при глухом стоне толпы, оставшейся на берегу, пароход стал отчаливать.
Пропадала последняя реальная надежда! Теперь только чудо могло спасти нас! С разрешения генерала я поспешно отпорол шашкой полковой флажок от пики, опорочил от седла свои вещи и, оставив седло и пику на грузовике, бросился опять сквозь толпу, вслед за нашей группой. Нервы мои, напряженные до крайности, достигли теперь того состояния, когда уже все кажется безразличным, моим действиям мешал какой-то твердый предмет в кармане моей шинели. Я засунул руку в карман и достал из него большой кусок шоколада, подобранный на набережной. И бессознательно, в каком-то умственном отупении, я, пробираясь с вещами сквозь толпу, стал с жадностью откусывать куски шоколада от толстого куба. Когда же я наконец выбрался из толпы, то заметил, что отбился от генерала и его спутников и что они куда-то исчезли.
В этом месте начинался длинный мол, ограничивающей бухту со стороны, противоположной городу. По нему, по направленно к дальнему маяку, бежала уже группа наших офицеров и солдат. На полпути до маяка стояли у мола две порожние баржи. Вместе с несколькими гусарами я вскочил в одну из них, но тотчас же заметил, что она на четверть заполнена водой и что под нашим грузом она настолько осела, что борт ее уже едва не касается поверхности воды. Не в лучшем состоянии оказалась и вторая баржа. Выйти на этих баржах не только в море, но и просто на середину бухты казалось делом безнадежным; и поэтому, сойдя на берег, я побежал дальше к маяку.
Здесь собралось человек тридцать нашей команды. Уже почти совсем рассвело. Впереди, по ту сторону бухты, серели очертания Новороссийска, в который уже, может быть, вступили передовые отряды красных. Местами еще подымался дым недогоревших пожарищ. Правее нас, в глубине бухты, встретившая нас так враждебно многолюдная толпа разместилась на набережной в ожидании своей дальнейшей участи. За нею и за белеющимися зданиями Цементного завода подымались лесистые, дикие горы. За нами же, за невысокой скалой, прилегающей к молу, и налево от нас, — лежало открытое море, на котором виднелись на рейде очертания военных судов, а на горизонте — черные дымки уходящих транспортов.
Этот дальний мол казался пределом наших странствий. Не вплавь же было пускаться в море, подобно брошенной лошади. Тут, однако, выяснилось, что генералу удалось найти у берега брошенную моторную лодку и что он на ней ушел на рейд с тем, чтобы выслать нам помощь. Полку было приказано дожидаться на молу. Но прошло уже много времени, а с рейда не показывалось никакого судна. На минуту наши взоры были привлечены двумя серыми полосками, мелькнувшими в тумане у противоположного берега. Под самым городом стояли еще два миноносца. Как привлечь их внимание на таком расстоянии? Но вскоре снялись и эти миноносцы и ушли в море. Бухта совсем опустела.
Где-то в горах затарахтел пулемет. Толпа у Цементного завода охнула, взметнулась. Может быть, это «зеленые» обстреливали ее с гор? От бухты грянуло два орудийных выстрела. Неужели же и на самом деле не оставалось больше надежды? Большинство офицеров склонялось к тому, чтобы попытаться берегом по горам пробраться до Геленджика и оттуда пройти дальше на Сочи. Другие, считая это предприятие безнадежным, предлагали возвратиться в город и там с честью погибнуть на баррикадах. Как бы там ни было, все говорило за то, что нас ожидает неминуемая смерть. Она простирала к нам свои леденящие руки из дальних очертаний города над свинцовой поверхностью воды, она притаилась в горах среди диких лесов и ущелий... Маленькой казалась наша группка у маяка. Каждый из нас занят был своими мыслями, каждый из нас готовился, должно быть, испытать свою последнюю судьбу. Но чего же ожидали мы? Не чуда ли? Так прошло еще с полчаса.
