Джованни ди Биччи даже не пытался скрыть своего волнения и радости при виде сына.
— Козимо…
Суетилась Мадаллена:
— Козимо, сейчас я вас накормлю. Проголодались с дороги… Сейчас будут готовы фазаны, и пироги ваши любимые есть, и сыр отменный, и вино удалось в этом году. Вот у других не удалось, а наше замечательное.
Козимо счастливо рассмеялся: дома…
— Сначала вымоюсь, грязен как последний нищий.
Пока слуги расседлывали лошадей, Джованни успел отправить посыльного во Флоренцию с сообщением, что Козимо вернулся живым и здоровым, объяснил:
— Мать волнуется. И Контессина тоже. Я тут по делам на пару дней, но с тобой завтра же уеду.
— Я тоже хочу побыть в Кафаджоло немного, отдохнуть душой.
Когда, смыв с себя дорожную пыль и переодевшись, он спустился вниз, на столе стояло столько яств, словно Мадаллена собиралась кормить все Муджелло и половину Тосканы в придачу. Козимо счастливо рассмеялся — это так похоже на их кухарку! Мадалеллена уже в возрасте, ей тяжело ходить и наклоняться, но нюх отменный, а опыт в приготовлении блюд такой, что никакого нанятого дорогого повара не нужно. Конечно, она не умела готовить сложные заморские блюда, но тосканские получались лучше некуда.
Козимо потянул носом и помотал головой, довольно зажмурившись:
— Дома…
— Скучал? — Голос Джованни дрогнул, он вдруг увидел седую прядку в волосах сына и поразился его резкому взрослению. В Констанц уезжал умный, даже мудрый, но все же молодой человек, а вернулся… Ему нет и тридцати, а кажется, что все сорок. Имел ли право отец так подставлять сына, не лучше ли отказаться от связи с курией и папскими делами? Всех денег не заработаешь, а про власть он сам учил сыновей, что от нее лучше держаться как можно дальше.
Джованни решил, что больше сына от себя не отпустит и никакие опасные дела поручать не будет. Даже открывать конторы в других городах, о чем писал Козимо, и то отправит других людей. Справился же Леонардо, и другие тоже справятся. Жизнь сына и спокойствие семьи важнее.
— Скучал, — согласился Козимо и притянул к себе старую служанку, — дай я тебя расцелую, Мадаллена.
Та притворно отбивалась, пока целовал в обе щеки:
— Да ну тебя, Козимо!
Для нее молодой банкир был все тем же щуплым мальчишкой, для которого припасала лучшие кусочки. Это Лоренцо брал все сам, а Козимо еще уговорить нужно, чтобы взял. Но как только отец с сыном сели за стол, удалилась, чтобы не мешать разговору. Ушли и другие слуги, которых и было-то в доме немного, мессир Медичи не окружал себя роскошью и прислугой, тем более в скромном Кафаджоло.
— Как дома? Как мама, Лоренцо, Контессина?
— Хорошо. Ты рассказывай. Нет, сначала поешь, потом будешь говорить.
Козимо всегда ел немного, а поголодав в тюрьме, и вовсе отвык от еды. Он насытился быстро, попробовав понемногу все, чтобы не обидеть Мадаллену.
Пока сын ел, отец осторожно разглядывал его. Козимо поймал отцовский взгляд, усмехнулся:
— Я сильно изменился?
— Да, сын. Будешь держаться подальше от всех этих…
Козимо откинулся на высокую спинку стула, на котором сидел, задумчиво посмотрел на огонь и покачал головой:
— Нет, не буду.
— Мы зря поставили на Коссу?
— Нет, все не так. Знаешь, продажность, она как перевернутое дерево — корнями вверх растет. И этим можно пользоваться. Косса пират, был таким, таким и остался, потому проиграл. Он взял свое наскоком и так же пытался удержать, а власть — это холодный расчет.
Отцу совсем не понравились такие разговоры. У Джованни были нескромные планы по поводу денег, он мечтал управлять денежными потоками не одной только папской курии, но вот о власти никогда не мечтал. Помнил историю Сальвестро Медичи, который плохо закончил жизнь из-за слишком больших амбиций.
— Зачем тебе власть? Она временна и опасна.
Козимо снова задумчиво покачал головой:
— Все немного не так. Мне не нужна власть, которая у Коссы или Доменичи. Она действительно временная и опасная. Есть другая…
И он рассказал о своих догадках, к которым пришел за время пути из Констанца.
Джованни смотрел на старшего сына и понимал, что тот ушел неизмеримо дальше, чем он сам. Все, что мог Медичи-старший — поддержать и предостеречь. Что он и сделал.
— Но тебе уже пришлось столкнуться с Доменичи.
Козимо только теперь вспомнил о своем освобождении из каменного застенка.
— Что это было за письмо, отец? И о каких других письмах говорил епископ Рагузский? Ты что-то выкупил у донны Камиллы? У нее была связь с кардиналом?
Джованни де Медичи поднял руки ладонями вперед, словно защищаясь:
— Та-та-та! Сколько вопросов сразу! А почему бы тебе не спросить прямо у Контессины?
— При чем здесь она?
— При том, что это она придумала, как вызволить тебя, не разорив семью, раздобыла письма у матери и написала свое кардиналу.
— Контессина?
— Да, сын, она. К счастью, Доменичи любвеобилен, твоя теща хороша собой, а твоя жена умна. Не будь этого, мы вполне могли оказаться без единого солида в кошеле.
Козимо был несколько смущен, но продолжил расспросы:
— А остальные письма? Кардинал требовал и их тоже.
Джованни де Медичи был доволен:
— Это хорошо, за них можно поторговаться, если Контессина отдаст.
— Я уже выторговал за них возможность выкупить Коссу.
— Что? Зачем тебе выкуп бывшего папы?! — Взгляд Джованни буквально ощупывал лицо сына, пытаясь понять, что еще знает тот, чего не знает он сам. Это вполне могло быть, ведь Козимо долго пробыл рядом с Коссой и явно что-то прятал в ларце у монахов. — Что ты передал монахам?
— Мы должны его выкупить, отец. Я потом объясню почему. А в ларце, который Гвидо отнес в монастырь, были мои бумаги и тиара.
— Какая, та самая?!
— Да. Косса принес ее в вечер перед своим побегом и просил сохранить. Я не мог отказаться и выбросить тоже не мог.
— Ты обещал выкупить его?
— Кому, Коссе? Нет. А вот епископу обещал. И еще обещал, что если будет противиться, предъявить к оплате его долговые расписки. Леонардо сказал, что вы пытались их выкупить. Удалось?
— Нет, это было слишком дорого, но Контессина вовремя подсказала свой способ.
Козимо сокрушенно помотал головой:
— Это плохо, очень плохо.
Выслушав рассказ сына о его последнем разговоре с Доменичи, Джованни вдруг усмехнулся:
— Все не так страшно, Козимо. Я не выкупил долги кардинала, но выкупил долги папы Григория. Их продали дешево, поскольку надежды на возвращение никакой. Как только Григорий отречется, Доменичи не будет опасен.
