Затем самоходно пришел физрук с женой и внучкой лет девяти, на которую тут же спихнули Никиту, или она сама с готовностью им занялась, как только увидела. Физрук и Дмитрий почти сразу же обнаружили общих знакомых и принялись выяснять, кто, как и где теперь. «Ты же тот фантаст, да? – спросил физрук, сориентировавшись, – который теперь всякую либерату пишет?» «Ой, я вас умоляю, – отвечал Дмитрий. – Хватит тут линии партии прослеживать без самой партии. Так сложно все стало. При СССР и то проще, вот тебе диссиденты, вот тебе соцреализм, а тут, куда ни сунься, все какие-то недовольные, сорок восемь сортов диссидентства, да верующих, которых не задень, да по способам секса и еды сорта людей. Тут, слыхали, один придурок стишок написал, сел сразу по двум статьям: и за наркоту, и за экстремизм. Если еще не сижу и не за границей, как Вован, что против третьего Мишкиного срока все сопротивляется, значит, не такой я еще и либерал». За это почему-то мужчины дружно выпили, так и не сформулировав тост.
Аня нарисовалась будто специально, чтобы застать самый жар политического спора физрука и Дмитрия, когда Вова, образовав собой букву «Т», не сказать что силой удерживал, но слегка приостанавливал встречное движение спорщиков друг к другу, которое, Лена знала, чем закончилось бы, так же бы получилось, как когда в школу, оттолкнув охрану в лице пенсионера в униформе, завалился чей-то пьяный отец; физрук тогда никакой злобы не проявил, просто возник перед матерящимся дяденькой, аккуратно тюкнул его в челюсть движением, похожим на то, каким обычно разочарованно захлопывают холодильник, поймал в падении до пола, какое-то время держал, как принцессу, спасенную из лап дракона, а затем бережно положил побежденного на широкий школьный подоконник. Тот пьяный был здоровее Дмитрия и моложе, так что никакого поединка бы не получилось, и многажды, по его словам, битый, Дмитрий не мог не замечать очевидного, но пробовал сблизиться со словами: «Имел я эти путевки, да я их в глаза ни разу не видел, у меня мать чертежница была, как бы не гегемон, я кроме занюханных пионерлагерей и не видел нихера. А спортсменам и тогда было зашибись, и сейчас, потому что рекорд неправильно поставить нельзя, так, чтобы на тебя после рекорда дело завели. Неплохо вы ребята, устроились, ничего не скажешь!»
«Вот ведь зараза едкая», – невольно думала Лена, наблюдая, как физрук отбрехивается потом, кровью и усердным трудом, а Дмитрий отвечает, что везде пот, кровь и усердный труд, и даже незаслуженное забвение везде, что оглянись кругом – все результат упорного труда и забвения, куда ни сунься.
Лене было неожиданно легко и весело от такой толкотни, хотя стишки не появлялись уже давно, она даже не заметила, как они постепенно редели, а если и приходили, то смешивались с тем, что было дома: с подвижными вещами, подвижными людьми, тем, как подвижные близкие перемещались сами и перемещали предметы, говорили слова при всем этом движении.
Аня изящно и незаметно присоединилась к матери и гостье, столом отгороженным от спора, молча пролезла Лене под руку и некоторое время вздыхала под мокрой курточкой, а жена физрука, чтобы как-то себя занять, принялась выспрашивать у Ани про экзамены, и случайно пошел тихий разговор на фоне громкого, в какой включилась и Лена, и оказалось, что уже она говорит, а другие слушают про школьную карусель, которая повторяется до умопомрачения, когда несколько классов подряд учишь детей, по сути, разгадывать одну и ту же головоломку – находить там и сям формулы сокращенного умножения на фоне различных условий, показываешь пару хитростей, вроде самоуничтожающейся единицы в разных частях уравнения, и опять же единицы, но мнимой. Но и в это дети не могут вникнуть порой годами, хотя чувствуешь уже даже уколы совести, что трюки-то довольно просты, ощущаешь себя фокусником, который все время распиливает девушку на арене, все время показывает, в чем секрет, а зритель, который видел и трюк и объяснение его десятки раз, каждый раз удивляется, как в первый, и даже те, которые умны, внезапно обнаруживают себя посреди контрольной, будто пораженные внезапным приступом амнезии, и кажется, что все это впустую. И ведь в большинстве случаев это и правда впустую совершенно. У Лены у самой была химия когда-то, которую она полностью забывала, как только закрывала учебник, и если после биологии, например, еще оставалась некая связь между словами и реальностью, ну, вроде как, хордовые – это с позвоночником, вакуоли – это такие полости внутри клетки, камбий – это в коре, образует кольца, то с химией были настолько сложные отношения, что слово, допустим, «изобутан» не говорило Лене совсем ничего, она только и знала, что такое слово существует, не более того. Каким-то невероятным образом движение внутри алгебраических уравнений ей представлялось более явственно и казалось ей более реальным, чем пляска между валентностями атомов.
«Так эта рутина у всех, – и поддерживая Лену, и как бы споря, включился Владимир, с почему-то сосредоточенным лицом, – когда кажется, что любой на твоем месте бы справился, и ты как бы не при делах, а на самом деле это вовсе не так. Я вообще не представляю, как вы, ребята, с детьми, у меня самого детский сад, хотя и со взрослыми людьми работаю, такое чувство иногда, что я просто во дворце пионеров руководитель такого кружка по пилению деревьев с выездами на места и организацией кружков в других населенных пунктах».
«А ты на кого будешь учиться?» – спросила Аню жена физрука, поскольку в словах Владимира образовалась пустота, вызванная тем, что он совершенно очевидно для Лены и непонятно для других сообразил, что говорит и о рутине текстов, и что Лена говорила не столько о школе, а больше именно про стишки талдычила в очередной раз, только завуалированно, потому что вычленил слово «камбий» из последнего ее стишка, когда случайно глянул в ноутбук.
«Анимация и компьютерная графика», – сказала Аня с готовностью.
«Блин, надеюсь, это у тебя все в коллективе будет происходить, этот процесс анимации и компьютерной графики, – встрял Дмитрий, грея руки над углями. – Потому что так иногда бывает невесело, когда не прет, кажется, что у диспетчера, который вызовы от застрявших в лифте людей принимает, и то работа веселее, или у охранника с его сканвордами и какой-то движухой, там, где он сидит, или вот в метро женщины, которые контролируют эскалаторы, – вот так же порой сидишь и ждешь».
«А вот не надо было переставать писать то, что писал, там у тебя бодро получалось», – сказал Владимир и покосился на Лену, мимолетно и серьезно.
«Так я и сейчас фэнтези пишу, – совершенно честным голосом сказал Дмитрий. – Просто читал однажды кого-то из современных классиков и вдруг понял, что они, как и я, пишут фэнтези. Только жанр еще не назван, я его для себя называю “совпанк”, то есть, вот, есть киберпанк, стимпанк, а в России появился жанр совпанка, да и не только в России. Есть светлый совпанк, такой, полностью позаимствованная стилистика Одесской киностудии в нем присутствует; есть темный совпанк, и он преобладает, и на его почве масса всего существует, какой-нибудь подлючий политрук всячески преследует дамочку, гнобя ее семью одного за другим, а затем наступает час расплаты, или инженера гнобит из зависти, что-нибудь там такое творит, ав-ав-ав гулаговские овчарки, вышки в снегу, фонари. Люди уже героев в готовые декорации и сюжеты вставляют, двигают между лагерем, заводом (или какое там место работы выбрано у главного героя), коммуналкой и партсобранием, такая бесконечная настольная игра, когда уже не знаешь, какую ты книгу читал, потому что это как серия про Конана, которому хренову гору продолжений наклепали, и ты ходишь посреди этого всего, будто в летней рубашке апаш, и тебе, одним словом, будто все время жарко. (Он засмеялся этим последним словам, точно некой шутке.) Много подвидов, мягкий совпанк без лагерей, но с метаниями интеллигентного кого-нибудь, а вокруг такие рыла, такие рыла!»
