«Вообще, это было на самом деле, – сказал Владимир. – У меня бабушки и дедушки через такое прошли».
«У меня тоже, – сказал Дмитрий. – Но знаешь, что я вижу, когда читаю и смотрю иногда вот это? Вот этот европейский жанр кино и литературы про Вторую мировую. Где такой рефлексирующий немец присутствует. Он ужасается, до чего довели народ, до какой жестокости, или ужасается и старается не выдать своих чувств, одно прочитаешь, другое, посмотришь, такое впечатление, что все только и делали, что рефлексировали, и при этом таких дел нах…евертили, пардон, все поголовно любители классической музыки и глубокие знатоки литературы. И вот точно так же, такое же отношение у многих наших авторов к нашему прошлому, такое немного в пробковом шлеме, не знаю, как объяснить. То есть если брать крайние точки, то, с одной стороны, непонятно, как же все развалилось, если все было так хорошо, а с другой – как это вообще до восьмидесятых продержалось, когда столько подонков, стукачей, хапуг, насильников и хамов вокруг, как, вообще, сам автор и его светлые родственники и светлые их друзья остались живы в такой мясорубке, что просто и не передать».
Потихоньку, рука об руку, явились родители Жени и стали удивляться, что их сына и Веры до сих пор нет, специально же договорились о времени, чтобы не было неловко, но тут и потерянные дети подоспели. Физрук пошутил: «А ведь так бегал и прыгал хорошо, Женька, ну, что ты? Мог бы человеком стать, эх». Почему-то после этой фразы у жены физрука возникла мысль обсудить предрассудок насчет того, что физруки – это вроде католических священников, только с уклоном на старшеклассниц.
«Вот да, кстати, – удивился физрук. – Особо не замечал среди друзей, потому что в тыкву могу дать, но какие-то шутки действительно прослеживаются, что-то там про цветники всплывает иногда, но мимоходом. Надо будет ухо повострее держать. А еще можно ведь сказать, что у трудовиков слава католических священников, только с уклоном на портвейн».
Лена ненадолго ушла в дом, чтобы нарезать овощи, мельком увидела Никиту и внучку физрука в гостиной – они тихо сидели на полу по разные стороны игрового поля, двух кубиков и нескольких цветных фишек, и тоже мельком увидели ее в щели приоткрытой двери в прихожую. На обратном пути Лена их не застала, потому что все уже были на улице. Никита крутился возле матери, внучка физрука – возле своей бабушки и жарила зефир на палочке, Ольга задумчиво курила возле автомобиля, полусидя на капоте, к ней перебралась Аня и вся остальная молодежь. Мужчины уже перешли на анекдоты – и выдуманные, и те, что накопились у них на работе и в жизни, уютненько так перебалтывались низкими голосами. И физрук, и Дмитрий сидели, успокоившись, рядом, тюкались стаканчиками, но больше тюкались, чем пили. Ненадолго возвысился строгий голос жены физрука над остальными голосами, когда она обнаружила, листая фотографии во внучкином телефоне, а затем и просто ковыряясь в приложениях, что внучка завела аккаунт ВКонтакте. «Это только для игр», – объяснила внучка, и снова все утихомирилось, ненадолго, впрочем, поскольку на слова о мобильнике откликнулась Маша и стала спрашивать, не рано ли первокласснику покупать такую штуку, а то он просит. Никита же, прильнув к матери, смотрел на всех умоляюще, в молчаливой просьбе подтвердить то, что школьникам поголовно требуются мобильные телефоны. Он и Владимира обрабатывал в эту сторону, и Вова склонялся к покупке, конечно, но сомнения у него были, он сначала хотел посмотреть, как там у других детей будет. «У нас три штуки погибли уже в неравном бою со школой, – сказала жена физрука. – Так что сильно с наворотами уж не покупайте, а так, да, самим же спокойнее будет. Только если собрались покупать, лучше до начала учебного года это сделайте, чтобы он за эти дни успел на телефон налюбоваться, еще можно отслеживание включить, как опцию, даже польза некая во всем этом будет, если интернет урезать до нескольких сайтов».
«А как же излучение? – спросил Дмитрий. – Помните, как еще телевизором нас стращали, что его слишком близко смотреть нельзя? А как кактусы ставили перед компьютером? Сейчас вайфаем стращают, что он дофига вредный».
«Я понимаю, жителей байкальского края стращать какими-то экологическими вещами, но мы же на Урале живем, да тут вон, на горку забраться в лесопарке, оттуда комбинат видно, да и у нас тут иногда попахивает даже и не знаю чем», – произнес физрук, метя, очевидно, в приблизившихся родителей Жени, потому что был в курсе их заморочек. Они ласково смотрели на него и ничего не отвечали, затем Женин папа незаметно присоединился к мужчинам в их алкоголизации и поедании мяса, то же сделала и Женина мама, только в направлении женской компании. «А как же, вот, строгий запрет на поедание продуктов эксплуатации животных?» – не смог не подколоть физрук в процессе уже развернувшейся беседы, попеременно разбивавшейся на пары и тройки. «Если разобраться, то продукты эксплуатации крестьян должно быть совестно потреблять вообще все, – молниеносно нашелся Женин папа. – Тогда и кофе не пить, и шоколад не есть, я не говорю уже про чай, над которым неизвестно как там горбатятся местные жители под палящим солнцем, неизвестно за какие деньги. Если уж совсем с чистой совестью прожить, нужно в глубокий дауншифтинг уходить, а мы к этому пока не готовы».
«Какой у вас все же хороший мальчик», – не смогла удержаться Лена. А Женин отец весело посмотрел на Лену Жениными глазами и ответил: «Если посчитать по времени, где он больше обретался, то неизвестно: у нас это хороший мальчик или у вас». Лена, Владимир и родители Жени стали топить друг друга и своих детей во взаимных комплиментах, пока Дмитрий не понял, что к чему, кто кому кем приходится и что происходит; как только он сообразил, сразу же сказал: «Не, ну тут без шансов, ребята. Можно много чего говорить, но разные коллективы, разные города. Это печально совсем. У меня так было, у друга моего, у еще одного друга».
«У нас так было», – почти хором сказали родители Жени, одинаково наклоняясь в сторону Дмитрия, словно этот наклон делал их слова убедительнее.
Машу они не предупредили, имелось просто приглашение на почти семейную вечеринку с несколькими друзьями, но Маша на то и была Маша, не каждой удавалось пережить такое детство, как ей, и остаться почти адекватной, точнее, остаться адекватной наравне со всеми, потому что, что скрывать, чудачества все имели, но не иметь чудачеств сверх остальных после всего, что она пережила ребенком, – действительно был труд не из самых элементарных. Она, кажется, не выходила на улицу, позволив себе расслабиться, напялить на себя какую-нибудь ветровку, какие-нибудь кроссовки и быстренько слетать до магазина, нет, одевалась она всегда так, будто по пути могла умереть и опасалась, что любой предмет одежды на ее трупе может быть обсмеян в случае чего. На прикинутых в основном в такое походное, спортивное, под запах дыма, она отбрасывала парадоксальную тень свадьбы или новогоднего корпоратива своим светлым брючным костюмом кремового цвета со свободными рукавами и фалдами пиджака, на ногах у нее были босоножки под цвет костюма. Да, она была несколько полнее, чем остальные женщины вокруг, но это уже не той полнотой являлось, как когда Маша только вышвырнула Вову, это уже была такая полнота с явными признаками бега по утрам или еще чего такого усердного.
