На поляне возле дома тем временем начался обряд фотографирования, пока не стемнело. Владимир приволок из дома фотоаппарат, был парадоксально обозван Матроскиным за это, и принялся щелкать, составляя всех так и эдак. Потом, в течение часа, ушли сначала родители Жени и сам Женя, физрук, его жена и их внучка. Дмитрий крякнул, поблагодарил и стал вызывать такси, интересуясь мимоходом, не по пути ли кому с ним, но тут оказалось, что Ольге как раз по пути завезти его на Юго-Запад вместе с Машей и Никитой, и он обрадованно отказался от заказа, и все они, помахивая руками сквозь мокрые стекла, скрылись.
«Как же хорошо!» – подумала Лена, хотя впереди была еще уборка посуды, всякая домашняя возня; Владимир тоже выглядел довольным. «Все-таки Маша заметно постарела», – сказала Владимиру Лена, суя стаканчик в стаканчик, складывая тарелочку в тарелочку, пока Владимир ждал с большим черным мусорным мешком наготове, с неизвестной целью подвернув его края, как штанину или рукав.
«Мы и переживали, что поздно это все, – сказал Владимир. – Только и успокаивало, что в случае чего много кого вокруг, в том числе и ты с девочками. Даже до всего примирения этого». Лена только и могла что усмехнуться, заново переживая все, что произошло, прибавив только что услышанную новость о том, что в ней, в Лене, были уверены, даже ее не спросив. «И даже теперь уверен?» – спросила она. «А разница?» – коротко ответствовал Владимир, подразумевая, что если она и до этого растила детей, пребывая в разных психоделических состояниях, то что это должно было изменить теперь. «Мне самому страшно, что как-нибудь все пойдет не так, – признался Владимир. – Мужики, знаешь, чаще внезапно крякают, да и раньше гораздо, а так хочется посмотреть, еще раз отправить кого-нибудь в институт, или как уж он там будет учиться. Ты-то, вообще, как? Слышал тут, оно на сердце мощно отдает».
«Я не такой стихотворец, чтобы сильно отдавало, сколько раз говорить».
Тут девочки спохватились, что могут помочь, и пришли обе, уверенные, быстрые, тонкие, красивые, действительно, как деревца, как ни по́шло это звучало для Лены, и, сравнивая их с деревцами, она мысленно морщилась от расхожести этого сравнения, и не могла перестать сравнивать. Лене и Владимиру пришлось замолкнуть насчет стишков, но тут Вера сама вспомнила, как Дмитрий, дурачась, напевал какое-то время за столом на мелодию «Незнайки из нашего двора»:
Мы бросаем скуке смуззи,
Потому что потому
Жить на свете без аллюзий
Невозможно никому.
«Мне кажется, вы его с тетей Машей пытались познакомить», – угадала Аня.
«Он совсем старый, по-моему, для нее», – произнесла Вера.
«Блин, Верочка, спасибо огромное, – сказал Владимир. – Он меня лет на десять старше всего. И вдруг вспомнил: – Блин, вроде бы совсем недавно было, когда друг ко мне в гости пришел и такой: “Можно у тебя посидеть, а то к моим родакам гости приехали, и они сейчас поют это стариковское говно”, – и еще передразнил: “Как молоды мы были”…»
«Так и я, вроде бы, совсем недавно сама вот поступила, пришла домой, а там мама с бабушкой отжигают, как могут. Так были рады, что я в институте, будто если бы нет – то стройбат, – засмеялась Лена. – И вот теперь стою и удивляюсь, как это все быстро замкнулось, и вот я уже по другую сторону родительства радуюсь, до сих пор не могу нарадоваться на ваше поступление, будто сама это все учила и сдавала».
«Ой, а что у меня было тогда, не передать, – тоже вспомнил Владимир. – Со мной же мужики во дворе стали совсем по-другому здороваться, уважительно, прикинь? Такой еще трепет у пожилых людей сохранялся перед высшим образованием. Сейчас так подумаешь: с чего бы, да? А они такие: “Здорово, студент”, подкалывая, но все равно чувствовалось, что это такое незлое подначивание, с одобрением. Как давно это было, ужас, даже считать страшно, столько не живут».
За разговором они переместились в дом. На какое-то время Вера забросила писать песни, потому что Лена, не выдержав однажды всей этой фальши, не музыкальной, а словесной, рискуя себя раскрыть, совершила яростный разбор Вериных песен, долго и страстно говорила, что любовь должна чувствоваться между словами, что если пишешь про любовь, то не нужно все время использовать это слово, в этом и смысл текста, чтобы получить эстетическое переживание, угадав, даже в простом тексте (даже совершая незначительное умственное усилие, но все равно – совершая же), – про что, собственно, текст. Вот «Мое сердце остановилось», как пример, там нигде ни слова про любовь, или вот «Колыбельная» Вериного любимого «Аффинажа». Где там есть хоть одно слово «любовь»? Но понятно же, что про любовь эти песни и есть. А так получается, что слово «любовь» есть, а самой любви в тексте – ноль. «Что хотел сказать автор, – скептически, но неуверенно ответила на это Вера, подразумевая слова учителя литературы. – Представь себе, но автор правда хочет что-то сказать, иначе бы не говорил».
Буквально перед экзаменами, или даже в самый разгар их, Вера вдруг выкатила две песни. Одна исполнялась под беззастенчиво украденную мелодию «Песни о друге».
Спой же мне песенку, лошадь моя,
Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля-ля,
Спой же мне песенку про моря…
В середине этой песни был забавный фрагмент:
Вокруг нас акулы давали круги,
Иго-го, иги-ги,
И мы им скормили свои сапоги
И подкову с задней ноги.
Еще одна песня была про Женю, что-то в ней было реггийное такое:
Женя, Женя, ты признал пораженье,
И теперь лежишь без движенья, Женя,
Лежишь без движенья.
Это был, похоже, некий вызов, потому что Лена догадывалась, после чего Женя мог лежать без движенья, и как могла возникнуть эта импровизация, но саму песню можно было слушать, наконец, без мук.
Было, в принципе, тепло, но Вова затопил печь («Для потрескивания и хлопков», – пояснил он), Вера с удовольствием начала с двух своих песен, затем пошли неспешные заказы от желающих. Опережая Ленину просьбу, Вера сыграла одну за другой «Until» Стинга, от одних начальных таких вальсовых аккордов которой, еще до самого начала песни, Лена чувствовала, что тает, и «I Mad About You» его же. Аня заметно морщилась от произношения Веры, на словах «хаургласс» и «мун» ее особенно перекосило, но так же перекашивало и Веру, когда Аня пыталась петь или даже подпевала.
От Владимира Вера получила просьбу на исполнение «Wat Zullen We Drinken» и «Johnny I Hardly Knew Ye», под которые он продолжил бодрую алкоголизацию, успевая подпевать во фрагментарно знакомых местах. Аня получила «Zapachnialo Jesienia» из экранизации «Ведьмака» и несколько песен из «Снежной королевы», две из которых, а именно «Где же сказка, где же чудо», «И в сказках наступает ночь», и Лену очень трогали, она чувствовала, что, вот, совершенно близко это к стишку, сочетание музыки и слов, песни работали для нее почти как стишки, особенно когда вокруг было то, что Аня называла «Последним вечером»: весь полумрак, общее сидение, какое-никакое пение, а в особенности тишина после всего этого пения, когда в голову уже ничего не приходило и Вера сидела, задумчиво и тихо наигрывая что-то, будто в поиске нужной мелодии, или только молчаливое переживание после любого из праздников, когда и надо бы уже собираться спать, но никому спать еще не хочется. Когда Лена услышала про последний вечер, то немедленно спросила почему, поскольку такое сочетание слов ее слегка пугало суеверным таким страхом. «Если бы метеорит упал, то идеальный конец книги бы получился», – ответила Аня.
