Прыжок ему не удался — подвела покалеченная в схватке за волчицу лапа. Это было давно, когда старик сам ходил в вожаках стаи, лапа уже срослась, шрамы зарубцевались и не очень складно сросшиеся кости не мешали бегу, но порванные мышцы всё-таки подвели его. И вместо того, чтобы запустить внушительные клыки в шею жертвы и резким движением сломать ей позвоночник, волк вцепился Савмаку в плечо.
Острая боль не испугала подростка, словно закаменевшего от бесконечной скачки навстречу неминуемой гибели, а только подхлестнула. Зарычав по-звериному, он извернулся и всадил акинак по самую рукоять в грудь хищника. Ещё не сознавая, что умирает, старый волк щёлкнул зубами, пытаясь дотянуться до горла жертвы, где пульсировала в жилах животворная и такая желанная кровь, но рассечённое пополам сердце трепыхнулось последний раз, и стекленеющие глаза зверя стали равнодушными и мирными, отразив в своей глубине падающую звезду…
Савмак пришёл в себя лишь очутившись в тёплой стоялой воде. Продравшись сквозь камыши, он свалился с крутого берега в глубокую промоину, оставшуюся от пересохшей реки. Промоина была обширна; она словно клещами охватывала крохотный островок, поросший низкорослым кустарником.
Подросток долго сидел по шею в воде, с тревогой прислушиваясь к волчьему гвалту. Но насытившиеся хищники не стали его разыскивать, и вскоре вой стаи растаял в надвигающемся предрассветье. Тогда Савмак выбрался на сушу и, утомлённый боем с гоплитами и бешённой ночной скачкой, уснул, едва коснувшись земли.
Проснулся Савмак от жажды. Солнце уже поднялось довольно высоко, и его палящие лучи безжалостно вонзались в окаменевшую от жары землю. Испив воды из промоины и смыв засохшую грязь с лица и рук, подросток направился на поиски своего коня, вернее, того, что он нёс на себе.
От скакуна остались только дочиста обглоданные кости, грива и хвост. Савмак облегчённо вздохнул, завидев в траве перемётные сумы; там хранилось его главное сокровище, эллинский панцирь, а также немного еды: сыр, кусочек вяленой конины и зачерствевшая ячменная лепёшка. Перекусив, подросток перекинул сумы через плечо и споро зашагал на север, туда, где должен был находится Напит, город-крепость скифов. С виду Савмак казался спокойным, как и подобает воину, но его серые глаза нередко помимо воли хозяина полнились слезой, когда он вспоминал своего скакуна.
На небольшую балку подросток наткнулся случайно, уже под вечер, когда солнце утратило яркость и окунулось в зыбкое марево над горизонтом. Сначала он почувствовал запах дыма, а затем, присмотревшись, увидел тонкую полупрозрачную струйку горячего воздуха, поднимавшуюся с поверхности плоской, как стол, степи. Обрадованный и одновременно обеспокоенный Савмак на всякий случай лёг в траву и, по-собачьи принюхиваясь, пополз, как ящерица, в сторону пока невидимого костра.
И только тогда, когда он едва не свалился с крутого, местами обрывистого склона, его взору наконец открылась глубокая, поросшая высоким кустарником балка, на дне которой весело журчал родник, изливаясь в небольшое озерко.
Костёр был разложен на крохотной поляне, тщательно очищенной от сухостоя, рядом с ключом. Как ни присматривался Савмак, но людей поблизости он так и не заметил, хотя над костром висел большой котёл с каким-то варевом, а на ветвях кустарника сушилась натянутая на деревянную рамку баранья шкура. Но соблазнительный аромат еды мало волновал подростка в этот момент: его глаза были прикованы к весело журчащим холодным струйкам родника. Жажда, мучившая Савмака с полудня, была нестерпима, и он, позабыв об осторожности, кубарем скатился вниз по склону, лёг на живот и, окунув голову почти по макушку в живительную влагу, принялся с торопливым наслаждением пить ледяную воду.
— Эй ты, замри! — неожиданно раздался чей-то писклявый голос. — Иначе пришпилю к земле, как букашку.
От испуга Савмак поперхнулся, закашлялся, и невольно повернулся на бок. Чуть поодаль, держа в руках лук, стоял невысокий, сморщенный старикашка в невообразимых лохмотьях. Он был худ, скрючен, с виду немощен, но хитрое лисье лицо поражало выражением жестокости и коварства.
— Брось мне свой меч, — продолжал командовать старикашка. — Вот так… Нож у тебя есть? Нет? Ай, врёшь, собачье отродье. Ну ладно, ложись ничком, а руки сложи за спиной. И смотри — шевельнёшься, получишь стрелу в затылок.
Савмак безропотно повиновался. Старик разговаривал с ним на ломанном скифском языке с примесью таких же исковерканных эллинских слов, и подросток его понимал достаточно хорошо, хотя от этого ему было не легче. Савмак едва не заплакал от злости, что попал в западню, как желторотый птенец-несмышлёныш.
Тем временем старикашка связал ему руки волосяным арканом.
— Ты кто такой? — спросил старый разбойник, накладывая последние узлы на ноги. — Молчишь? Ничего, я тебе язык развяжу… — рассмеялся он довольным, визгливым смешком.
Старик поторопился к котлу, в котором бурлило, выплёскиваясь на дрова, варево. Помешав похлёбку окорённой веткой, он возвратился к связанному пленнику.
— Значит, говорить со мной не хочешь… — снова хихикнул он с ехидцей. — И то ладно… Интересно, что тут у тебя? — принялся вытряхивать содержимое перемётной сумы на землю. — О, панцирь! — с ликованием вскричал он и жадно схватил ярко начищенные пластины. — Благодарю тебя, Мать Кибела, за такую удачу! Клянусь, принесу на твой алтарь богатые дары… если, конечно, мне дадут за него хорошую цену… — старик с видом знатока принялся рассматривать чеканные изображения диковинных зверей на нагруднике. — Ц-ц-ц… — поцокал языком в восхищении. — Он и впрямь стоит больших денег. Никому его не доверю, сам продам, — наконец принял решение.
Старик завернул панцирь в грязную циновку и скрылся в кустарнике. Савмак попытался ослабить узлы, но старый разбойник знал своё дело, и подросток в полном отчаянии затих, уставившись на вечернее небо.
Возвратился старикашка уже без панциря, с охапкой хвороста. Мурлыкая что-то себе под нос, он положил хворост возле костра, а сам вдруг исчез, будто провалился под землю. И только теперь, присмотревшись, Савмак заметил вход в землянку, замаскированный срезанными ветками.
— Ей, щенок, а ведь одежонка-то у тебя справная, — задумчиво пропищал старик, когда вернулся к костру. — И рост подходящий…
Пыхтя от чрезмерных для него усилий, он подтащил Савмака к невысокому столбу у озерка, судя по отпечаткам лошадиных копыт и навозу — коновязи, помог ему встать и привязал обрывком верёвки. Затем, поочерёдно распуская узлы на руках и ногах пленника, снял с него куртку и брюки, оставив только исподнее. Взвизгивая от радостного возбуждения, старикашка переоделся, а своё тряпьё швырнул Савмаку.
— Носи на здоровье… — гнусно захихикал он, доставая из котла кусок мяса.
Захлёбываясь слюной, старикашка принялся резать мясо на мелкие кусочки и глотать его, почти не пережёвывая. Время от времени он визгливо ругался, и, морщась, пробовал заскорузлыми пальцами гнилые, источенные годами зубы. Насытившись, старый разбойник удовлетворённо рыгнул и поплёлся в землянку, откуда вскоре раздался булькающий храп.
