Пираты замерли. В неестественной тишине, воцарившейся на побережье, Гриф медленно опустился на колени и ткнулся лицом в песок. Селевк неторопливо снял шейный платок, вытер клинок и небрежным движением бросил меч в ножны.
— Я знаю и чту законы вольного братства, — обратился он к пиратам. — На тризну по Грифу даю две амфоры лучшего вина. Команда его судна получит мою долю добычи с последнего набега. Это плата за его жизнь. И вы знаете, что плата очень щедрая, — надменно вскинув голову, Селевк пошёл на толпу, и она, расступаясь, приветствовала своего предводителя кличем пиратов-киликийцев.
Только команда миопарона, над которым начальствовал Гриф, молчала. Впрочем, сожалели о случившемся немногие. Остальные мысленно подсчитывали, сколько перепадёт на их долю от щедрот Селевка — пай предводителя пиратов представлял собой и впрямь сумму весьма значительную. Затаился и келевст, заваривший эту кашу: он боялся гнева Селевка и вождей и, кроме своих небезосновательных страхов, прикидывал, какое место в судовой иерархии теперь предстоит ему занять, конечно, предварительно умаслив, кого следует…
Когда с трапезой было покончено, и благодушествующие пираты развалились в самых причудливых позах, неожиданно раздался крик дозорного с уступа на скальном мысе:
— Хей-я-я! Сигнал!
Селевк, задремавший после сытной еды, вскочил на ноги и с кошачьей ловкостью и взобрался на скалу. С её вершины открывался великолепный вид на дремлющие Спорады в голубовато-серебристой вечерней оправе моря. На одном из соседних островков то загорался, то затухал трепещущий огонёк сигнального костра.
Купцы, боявшиеся киликийских пиратов, пожалуй, больше мифической лернейской гидры, недоумевали, каким образом морские разбойники узнают о передвижениях торговых караванов и обычно нападают в самый неподходящий момент и с превосходящими силами. Всё объяснялось просто: почти в любой более-менее значительной гавани у пиратов были соглядатаи, передающие добытые сведения при помощи сигнальных огней ночью и тщательно отполированными бронзовыми зеркалами, своего рода гелиографом, солнечным днём. На островах были расположены сигнальные посты, периодически сменяющиеся, и любая весть молниеносно преодолевала огромные расстояния, находя тех, кому она предназначалась, в самых укромных и отдалённых уголках южных морей.
Азбука световых сигналов была известна немногим, только избранным: вождям киликийцев и сигнальщикам. За разглашение её наказание было однозначным и страшным: долгая, мучительная смерть провинившегося, его семьи и родственников.
Селевк, прочитав сообщение, в ликовании вскинул руки — добыча предполагалась знатная! Не дожидаясь, пока сигнальщик даст ответ, что сведения приняты, он спустился вниз и собрал вождей киликийцев на совет. А ещё через некоторое время голос рога возвестил псам удачи, что охота началась.
Сборы прошли слаженно и быстро. Ещё не на всех судах успели приковать гребцов к банкам, а стремительный «Алкион» уже рассекал ласковые воды Эгейского моря, нацелив форштевень на север. Гребцам по указанию Селевка выдали по дополнительной чаше вина, и они гребли изо всех сил. Келевст «Алкиона» от нечего делать пощёлкивал кнутом по палубе, на всякий случай стараясь держаться подальше от Пилумна с Таруласом. Юный Савмак скрипел от натуги зубами, мысленно призывая на головы пиратов гнев скифских богов и желая им поражения в предстоящей битве.
Море шумело мягко, убаюкивающе, словно степной ковыль…
ГЛАВА 7
Командир римской триремы
[228] в досаде стукнул кулаком по мачте и выругался: о, боги, надо же быть таким невезучим! С вечера ветер утих, растворился в чёрной теплыни южной ночи, и белые паруса торговых судов безнадёжно обвисли, словно тряпьё на верёвке, вывешенное для просушки. Купеческие суда были беспалубными и не имели весел, потому что гребцы занимали бы слишком много полезной площади. Для этих неуклюжих лоханей ветер служил и кнутом и манной небесной, ибо от его милостей зачастую зависела жизнь и благосостояние хозяина.
Триремарх
[229] с тревогой пересчитал огни сигнальных фонарей: шесть больших — это у медлительных торговых посудин, и два маленьких, но ярких — биремы конвоя. Все семь судов, в том числе и его трирема, держались кучно, но с таким расчётом, чтобы было пространство для любого манёвра — не ровен час, нагрянут киликийские пираты, которых было немало в этих наполненных негой водах, и тогда придётся уповать только на милость богов. Триремарх ещё раз посетовал на свою судьбу — до ближайшей гавани оставалось всего ничего, но ведь не бросишь купцов, подрядивших его в качестве конвоя.
Он прошёлся по палубе, где вповалку спали гребцы и воины охраны, разыскивая первого помощника, кибернета
[230]. Тот, уже слегка навеселе, беседовал с кормчим. Между ними лежал полупустой бурдюк с вином, и, судя по их настроению, совсем скоро он должен был превратиться в плоскую, как лепёшка, козью шкуру.
— Хлебни, — кибернет протянул триремарху полную чашу. — У этих богачей вино, словно божественный нектар. Еле выпросил. Обидно, понимаешь, — они нашего брата ни во что не ставят. Мы для них просто слуги, дешёвые наёмники. Испей, вино отменное.
— Выпросил, говоришь? — спросил насмешливо триремарх. — Ну-ну…
Он осушил чашу и закусил вяленым фиником. Кибернет, блудливо ухмыляясь, последовал его примеру. Кормчий, здоровенный детина с узловатыми, как корни старого дуба, ручищами, тоже не стал ждать приглашения, выпил чашу до дна одним могучим глотком и удовлетворённо крякнул.
— Поставь дополнительное охранение, — сухо приказал триремарх. — И на остальные суда пусть просигналят о том же. Если кто уснёт на посту, подвешу за ноги на наклонной мачте.
— Слушаюсь, — посерьёзнел кибернет и отправился выполнять приказ.
Триремарх задумчиво понаблюдал некоторое время за кормчим, вовсе не огорчившимся уходом собеседника, а затем решительно отобрал у него бурдюк с остатками вина и зашагал на корму, где трепетный огонёк жирового светильника высвечивал красно-белую полосатую палатку — обычное пристанище командира триремы.
Но в свою палатку триремарх так и не зашёл, несмотря на то, что под прочной парусиной его ждала мягкая постель и давно остывший ужин. Он присел на верёвочную бухту под башней для лучников и стал неторопливо потягивать вино прямо из бурдюка. Тревожное томление не оставляло душу, прогоняя сон и навевая отнюдь не безоблачные мысли. Впрочем, палатка триремарха не пустовала. Оттуда слышался неясный говор и звуки, не вызывающие никаких сомнений в их происхождении — там трапезничали.
Невольно прислушиваясь к разговору, триремарх недовольно поморщился: пассажиры, навязанные ему всесильным Сенатом, чувствуют себя чересчур свободно и независимо. Но пусть их — у него и так достаточно забот, чтобы обращать внимание на такие несущественные мелочи. Сейчас главное — добрый попутный ветер, который поможет каравану быстрее укрыться в безопасной гавани острова Самос. Триремарх тряхнул головой, прогоняя сонную одурь, и нащупал горловину бурдюка…
