— А-а-а… — толстая зелёная муха, обстоятельно исследовавшая все волоски на небритом лице царя, наконец разбудила его. — У, подлая… — вяло махнул он рукой, прогоняя назойливое насекомое. — А-а-а… — опять простонал Перисад, ощупывая голову — в этот миг она казалась ему пустотелой наковальней, по которой лупил безжалостный Гефест своим огромным молотом.
Царь встал и, пошатываясь, направился к окну, где стоял столик с яствами и вином. Он попытался налить вино в чашу киафом, но золотистая жидкость больше кропила стол, нежели попадала куда следует. Тогда Перисад, измученный нестерпимой жаждой, швырнул узорчатый ковшик на пол и, схватив кратер обеими руками, прильнул к нему, как телёнок к коровьему вымени. Вместительный кратер показал дно с завидной скоростью, и удовлетворённый царь с облегчением почувствовал, как к нему постепенно возвращается способность здраво мыслить и действовать. Боль в голове утихла, но приободрившийся царь поспешил вылить на своё разгорячённое тело воду из гидрии, стоявшей в углу, рядом с ночным горшком.
Журчание льющейся воды разбудило гетеру. Потянувшись в сонной истоме, она призывно посмотрела на Перисада, приняв соблазнительную позу. Царь недовольно поморщился — ночь для него выдалась не из лёгких (гетера, несмотря на юный возраст, знала толк в любви) — но неожиданное желание, подстёгнутое хмельной волной, бегущей в жилах, напрочь разрушило благоразумное намерение повелителя Боспора приступить как можно скорее к делам государственным, и он, рыча, как дикий зверь, набросился на гетеру, ответившую ему сладострастным стоном. Какое-то время в опочивальне царил бедлам: царь ревел, словно бык, гетера кричала, будто её резали, на пол с грохотом падали золочёные дифры, попадающиеся на пути барахтающихся любовников… Полусонная стража по другую сторону двери опочивальни навострила уши и, посмеиваясь, начала приводить в порядок амуницию — царь проснулся, нужно быть готовым к сиятельному выходу.
Удовлетворённая гетера снова улеглась вздремнуть, теперь уже на постель, но царь с раздражением наградил её увесистым шлепком. Обиженная девушка, капризно надув губы, стала разыскивать своё платье. Одевшись и с трудом отодивнув сундук, показавшийся ему гораздо тяжелее, нежели ночью, Перисад позвал постельничего, маявшегося от безделья со вчерашнего вечера, когда господин наградил его оплеухой и вышвырнул вместе с пуховой подушкой за дверь.
— Проведи, чтобы поменьше видели… — приказал ему царь, показывая на гетеру. — Накинь на неё плащ, наконец. И смотри, если попадётесь царице… Да хоть через окно, болван! Пошёл вон!
— Э-э… — напомнила о себе гетера, выразительно протягивая к нему раскрытую ладонь.
— У-у… — застонал в бешенстве царь, но покорно поплёлся к своей одежде, брошенной впопыхах как попало, где должен был находиться и кошель с деньгами.
К сожалению, его надежды были тщетны: кошель и впрямь оказался на месте, но сплющенные бока замшевого мешочка, расшитого бисером и полудрагоценными камнями, указывали на то, что монеты в нём и не ночевали.
— Поди сюда, — позвал он постельничьего. — Дай, — засунув руку ему за пазуху, царь достал кошелёк своего знатного слуги и высыпал на ладонь гетеры всё его содержимое: золотую драхму и немного серебра. — Ты была просто великолепна, милочка… — с царственной снисходительностью погладил её щёку и поторопился уйти, встреченный громким приветственным кличем сателлитов.
— А, чтоб тебя… — в гневе воскликнула девушка, считающая, что её любовь стоит гораздо дороже. — Пошли, ваше степенство, — с иронией напомнила она приказ царя постельничему, смотревшего на свои деньги, как на свежую могилу матери.
Безутешный слуга молча повернулся и, словно слепой, спотыкаясь, побрёл из опочивальни. Оставленная на какое-то мгновенье без присмотра гетера времени даром не теряла: воровато глядя на согбенную спину постельничего, она молниеносным движением подхватила с пола брошенный царём киаф, дорогую вещицу из серебра с позолотой, и спрятала его под плащом.
— Поторопись… шлюха… — добавил уже тихо постельничий — он всё ещё никак не мог смириться с утратой денег.
Царь нередко брал таким образом «взаймы» у своих слуг и придворной знати, и можно было на пальцах пересчитать случаи, когда он возвращал долг. Поэтому во дворце трудно было встретить кого-либо с подвешенным к поясу кошельком, за исключением иноземных гостей; обычно деньги держали за пазухой. Но, как оказалось, Перисад тоже был не лыком шит…
В андроне стояла такая же удушающая жара, как и в опочивальне. Слабый ветерок со стороны степи, изредка залетая в открытые окна, приносил запах гари и сонмища мух, назойливых и бесцеремонных. Царь сидел на троне и пил охлаждённое вино, впрочем, мало помогавшее избавиться от вялости и сонной одури. На скамье напротив расположился наместник Хрисалиск, всеми правдами и неправдами, наконец, удостоившийся высочайшей аудиенции. Он был коренаст, смуглолиц, с заметно выпирающим брюшком. Его узкие хитрые глазки не знали покоя, бегали, словно мышь в клетке-мышеловке.
— … А ещё, пресветлый царь, хочу доложить тебе, что меоты вовсе распустились, не платят пошлин и дани.
— Сие прискорбно, — отвечал Перисад, старательно избегая взгляда Хрисалиска, чтобы не выдать свой гнев; несмотря на многочисленные пороки, царь Боспора отнюдь не был доверчивым простаком: он знал, что Хрисалиск нечист на руку и не прочь поживиться за счёт казны. — Запиши, — кивнул он главному царскому секретарю, тщедушному человечку с невыразительным лицом.
— Нужны дополнительные войска, чтобы показать силу Боспора, — гнул своё наместник. — Лучше всего — фракийцы. В моём гарнизоне сплошь полукровки, варвары, им бы день до вечера скоротать. Пьянствуют и обжираются, как свиньи…
Это было уже слишком. Напоминание о пьянстве царь почему-то принял на свой счёт. Недобро посмотрев на Хрисалиска, повелитель Боспора процедил сквозь зубы:
— Мы пошлём войска… Завтра же. Но не только, — он повернулся к секретарю: — Напиши мой царский указ… Пусть вместе с гоплитами к меотам отправятся начальник отчётной части, управляющий царским двором и один из агораномов. И проверят на месте, почему до сих пор не вывезен хлеб в Пантикапей, где вино, обещанное ещё с зимы, каким образом утаял воск, доставленный от тебя в прошлом месяце — по записям числится один вес, а на самом деле не хватает и половины. Иди на корабль и жди, — резко приказал царь помертвевшему Хрисалиску. — Позови наварха, — обратился Перисад к секретарю.
Хрисалиск и секретарь поторопились выйти. Царь остался один. Злость улетучилась, и на душу царя лёг холодный камень. Он поднялся и прошёл в смежную комнату, где хранились его личные записи и разные безделушки, не имеющие никакой цены для других, но очень дорогие Перисаду. Покопавшись в резном деревянном ларце, он выудил со дня небольшую парсуну, написанную талантливым заезжим художником. На ней была изображена прелестная женская головка в мелких чёрных, будто смоль, кудряшках. Царь долго смотрел на портрет, не замечая, как из глаз вдруг полились слёзы.
Насмотревшись вдоволь, он тщательно запрятал парсуну и тяжёлой поступью вернулся в андрон. Сел возле окна и задумался, глядя покрасневшими глазами на великолепный вид скованного золотым солнечным панцирем моря с блестящей, как стекло гладью.
