— Ты сказал ей, что будет?
— Не сказал, но она точно узнала, у нас хватало общих знакомых. Она была достаточно романтична, чтобы ждать меня, а мне это было не нужно — сколько лет ждать! Не хватало еще ее за собой в болото тащить… Я и сейчас не хочу. Если у нее уже семья есть и другая жизнь, я пойму, ты не подумай, я ни на что не претендую. Но мне нужно кое-что сказать ей…
— Так зачем тебе я?
— Я не знаю, куда писать! — невесело рассмеялся Валера. — Отпуская ее, я думал, что отпускаю навсегда. Я не знаю, куда она ушла, у меня нет ни адреса, ничего… Она, может, и не в Москве уже!
— Ты хочешь, чтобы я нашел для тебя ее адрес?
— Нет, так легко ты не отделаешься… Если я просто напишу ей и она увидит письмо из колонии, она его порвет, не читая, я ее знаю. Я напишу письмо для нее и пошлю тебе, а тебе нужно будет найти ее, отдать это письмо и убедить ее прочитать…
Валера запнулся, поддавшись очередному приступу кашля. Он прикрыл лицо рукой, а потом быстро убрал ее, но Костя все равно заметил капли крови, оставшиеся на его коже.
— Врачи знают, что с тобой творится? — нахмурился он.
— Конечно, у нас же тут санаторий, мне каждый день наливают чай, дают печеньку и укладывают в теплую кроватку!
— Валер, я серьезно…
— А тебе не понравится то, что происходит тут серьезно, — помрачнел Солодов. — Думаешь, у меня единичный случай и мне положено особое внимание? Да черта с два! Тут сложнее найти того, кто так не перхает. Но это ничего, я выдержу… Я говорил с адвокатом, у меня есть все шансы выйти раньше срока. Ты сделай так, чтобы мне было, к кому выходить!
— Ты и сам сказал, что у нее может быть новая жизнь, — напомнил Костя.
— Может, но мне нужно не гадать, а знать наверняка. Если она уже забыла меня, глупость я не сделаю, не переживай. Оставлю ее в покое и все. Но если я не ошибся в ней… Короче, найди ее. Скажи, что я наболтал ерунды, что она нужна мне… Я только на тебя и могу рассчитывать. Интересно, Андрюха хоть помнит обо мне?
— Он помнит, и он хотел приехать, просто не смог: Карина опять беременна, и…
— Хватит, — прервал его Валера. — Врешь ты обычно неплохо, но мы оба слишком хорошо знаем Андрея, и это не прокатит. Для него я — лох, который добровольно себе хребет сломал. Пускай так, я даже не берусь сказать, что он не прав. Но я еще намерен выбраться! Жди письмо для нее, оно будет скоро.
Взгляд Солодова, нездоровый, лихорадочный, завораживал. Косте даже казалось, что перед ним сидит не его старый друг, а незнакомец, который, возможно, и не зря оказался взаперти. За такие мысли ему было стыдно, однако избавиться от них он не мог.
Визит был недолгим — куда короче, чем путешествие сюда. Каждая минута в этих холодных сырых стенах превращалась в пытку, и Костя не представлял, как здесь живут годами. Не живут, пожалуй, а выживают! И сделать вдох полной грудью он смог, только оказавшись за воротами.
Но именно поэтому он должен был исполнить просьбу Солодова, сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя предателем. А сделать будет непросто — найти иголку в стоге сена! В письме наверняка будут какие-то детали, но они дадут не так уж много — с учетом того, что творится сейчас в стране. Плевать. Солодов не ошибся, Андрей действительно отстранился от всего, сделал вид, что не было в их прошлом никакой темной истории.
Значит, Косте предстояло исправлять ошибки за них обоих.
* * *
Кире не пришлось долго гадать, на что именно указывал им Шереметьев. На письменном столе стоял роскошный канцелярский набор из малахита и меди.
Малахит — камень потрясающе красивый, с ним мало что сравнится. Его узор неповторим: кольца и спирали, линии и волны, и все это — в бесконечном разнообразии оттенков зеленого. Настоящий малахит встретить не так уж просто, чаще на рынке попадаются искусственные камни. А ее дед терпеть не мог подделки, поэтому малахита в их доме не было, и этого камня Кира касалась впервые.
Даже Илья, далекий от ее увлечения камнями, был впечатлен.
— Знаешь, я почти пожалел о том, что пообещал тебе ничего не красть, — фыркнул он.
— Ты что, всерьез собираешься сдержать свое слово?
— Так, а вот это уже обидно…
— Ладно, извини, будем считать, что я тебе верю. Да и не это сейчас важно… Думаю, ты правильно определил комнату.
Малахитовый набор объединял в себе подставку для ручки и канцелярских принадлежностей, пресс для бумаги, нож в чехле и шкатулку для корреспонденции. Именно она и интересовала Киру, потому что в ней лежало единственное письмо в старом конверте — снова без единой надписи на нем.
Она надеялась, что это очередное послание от Шереметьева, но напрасно. Письмо оказалось написано совсем другим почерком, дешевыми чернилами, выцветшими от времени, да еще и на обрывке школьной тетради в клеточку. Письмо занимало несколько листов, однако начало Шереметьев им не оставил, пришлось читать с середины абзаца.
«Душа моя, я не устану просить у тебя прощения, потому что только мы с тобой знаем, как все было. Я не хотел, чтобы ты плакала, но в тот момент я знал, что ты заплачешь. Я тебя хорошо знаю. Мне нужно было, чтобы ты перестала любить меня, чтобы даже ненавидела. Веришь или нет, но это было для тебя, чтобы ты справилась. Я принял решение насчет своей жизни, невольно затронув твою. Мне казалось, что этим я отдаю тебе долг, помогаю быстрее забыть меня.
Получилось у меня или нет — я не знаю. Возможно, получилось, и теперь я совсем чужой тебе. Если так, то я наказал сам себя. Здесь время идет очень долго, многие ценности меняют свое значение, и сокровищем остаются только письма.
А мне мало кто пишет, родная, и это — лучшая оценка всего, чем и кем я был раньше. Только Костя, но письма от друга — не то, что спасает здесь в худшие дни. Знаю, что я прошу у тебя очень много, даже больше, чем я заслуживаю. Но, возможно, ты найдешь в себе силы простить меня и написать хотя бы пару строк.
Если ты захочешь, Костя расскажет тебе, как это сделать. Этот человек — единственный, кого я могу назвать другом. Доверяй ему, родная моя, как доверяла бы мне, и даже больше, чем мне, потому что он честнее и мудрее меня. Только Костя связывает меня со свободой. Есть и другие люди, которые говорят, что я важен для них, но это как раз ложь. То время, что я провел здесь, позволило мне понять, кто есть кто. Если еще не слишком поздно, знай: я раскаиваюсь, но только в том, что обидел тебя. Больше мне раскаиваться не в чем, я не делал того, что мне приписывают, и даже мое прошлое признание значит не так уж много…».
На этом письмо обрывалось, не позволяя им узнать имя того, кто его написал. Кира читала не вслух, но когда Илья заглянул через ее плечо, она не стала убирать письмо, позволив и ему взглянуть на бледные строки.
Письмо ничего не объясняло. Оно ничего не доказывало. Оно вообще не имело к ним отношения!
