Посему, выражаясь максимально благопристойно, ввалившаяся толпа, удерживающая Феликса, меньше всего входила в плановый список размеренной жизни престарелого профессора.
— Что за… буффонада! Уму непостижимо! Я работаю! — верные слова у профессора подбирались с трудом.
— Выключите радио! — распорядился пан Вишцевский.
Костлявая рука Кожедубова-Брюммера скользнула по приемнику, и окрыляющие звуки оркестра исчезли.
— Считаю должным вам заметить, что…
Но Эрнест Львович его не слушал. Рывком прижав Феликса к двери, он низким голосом проговорил:
— Вы можете вести себя как угодно, но хочу напомнить, что эта галерея принадлежит мне и наши взаимоотношения являются простейшим деловым соглашением. Если вас что-то не устраивает, можете забирать свои работы и уезжать, но в то же время что-то не будет устраивать меня, я также могу легко отказаться от проведения вашей выставки.
— Папа… — заволновалась Полина, — успокойся…
— Я сейчас говорю! — рявкнул пан Вишцевский, отчего многие ощутили пробежавший легкий холодок по спине, ибо, если говорить начистоту, никто давно уже не видел своего директора в подобном состоянии. Напряженный и угрожающий тон подсознательно внушал сильные опасения.
— Они меня оскорбляли! — взвизгнул Феликс. — Вы сами слышали, что они мне говорили!
— Я в этом бизнесе больше тридцати лет. И видел все, что можно! Но с такой ересью я еще не сталкивался!
— Вы должны быть на моей стороне! Они нанесли мне оскорбления! Я потребую моральной компенсации!
— Быть может, я и не имею ни малейшего представления, что именно происходило в благостные часы вашего отсутствия, Феликс Дмитриевич, но с полной уверенностью могу утверждать, что большего оскорбления, чем вы наносите мировому искусству, представить трудно, — заявил Кожедубов-Брюммер.
— Ефим Иосифович, не надо, пожалуйста, только не сейчас, — жалобно протянула Полина. — Пожалуйста.
— Кто это? — переключился Феликс, резко отпрыгнув от пана Вишцевского. — Вы вообще знаете, каков мой уровень в мировом искусстве? Сколько стоят мои полотна?
— К моему глубочайшему сожалению, я был вынужден ознакомиться со всеми вашими работами в преддверии выставки, и могу сказать, что именно вы должны выплачивать моральную компенсацию каждому, кому «посчастливилось» увидеть этот позор. Холсты плачут горькими слезами из-за того, что к ним прикоснулась ваша кисть.
— С меня хватит… — Директор бессильно опустился на изящную резную козетку, уютно приставленную к крепкому книжному шкафу. — Я устал.
— Эрнест Львович, — профессор нервно постучал указательным пальцем по столу, — просьба быть поаккуратней с этой вещью… Она 1859 года, очень ценная…
— Меня оскорбили только что! — обиженно воскликнул Феликс. — Что ты смотришь? — Этот вопрос уже был адресован Литтону, стоявшему поодаль с совершенно остекленевшим взглядом. — Ты меня защищать должен! Меня только что оскорбили! И тогда, и сейчас!
— Вас только что оскорбили… — монотонно произнес Фарнсуорт, обращаясь скорее к себе, чем к кому-либо. — И тогда… и сейчас… и тогда… и сейчас…
— Полина, подготовь документы, — пан Вишцевский поднялся с кушетки под облегченный выдох Ефима Иосифовича, — выставки не будет.
— Папа!
— Лика, ты поможешь собрать все необходимые бумаги. Договор об участии в выставке расторгнут по обоюдному согласию…
— Да, конечно, Эрнест Львович, — Лика с деланным безразличием сделала шаг навстречу, — все документы будут готовы в течение часа.
— Хвала небесам, — пробурчал профессор, — наконец-то радостная весть.
Феликс обиженно осмотрел всех присутствующих в кабинете, словно пытаясь осознать услышанное, затем выпрямил спину и громко выкрикнул:
— Ну и готовьте! Не нужна мне ваша выставка!
Утомленный директор прислонился к стене, бесстрастно взирая на Феликса, который, не снимая рясы, оголтело бежал в сторону выхода, периодически одаривая далеко не самыми приятными пожеланиями всех, кто попадался ему на глаза, а именно задержавшихся журналистов и недоумевающих посетителей галереи.
— Папа… — Полина осторожно подошла к пану Вишцевскому и положила левую руку ему на плечо, — это же неправда. Мы же так не можем…
— Я не хочу сейчас об этом говорить. Пусть идет. Ему не помешает проветриться. А мне пора прогуляться по уютным тенистым аллеям Хайлэнд-парка
[24]. Как там было? «The fall of rivers, winds and seas, smooth fields, white sheets of water…»
[25] Да. Это именно то, что мне нужно. Обсудим все завтра.
Полина старалась прийти в себя, повторяя про себя заученные фразы: «взять себя в руки», «проявить характер», «принять на себя ответственность руководителя», «исправить ошибки» — все те пустые, избитые призывы подтянутых, самоуверенных бизнес-тренеров, застрявшие в памяти, но сейчас абсолютно ничего не значащие. Мысли извивались, сплетаясь между собой тонкими щупальцами, и медленно захватывали разум гнетущим чувством.
— Ваш отец поклонник Вордсворта?
Полина обернулась, встретившись взглядом с Литтоном.
— Он в юности увлекался поэзией, некоторое время. Но большее предпочтение он отдавал живописи. Хотя по натуре он всегда был предпринимателем.
— Чтобы работать в этой области, нужно действительно любить свое дело. Ваш отец весьма успешен в этом бизнесе.
— Спасибо…
Литтон перевел дыхание, стараясь успокоиться и немного отвлечься:
— В детстве я жил в Бристоле, и мне посчастливилось познакомиться с одним человеком, именно благодаря которому я… — Литтон тщательно подбирал слова, чтобы не показаться скучным или, того хуже, навязчивым, — познал настоящую гармонию пейзажей Сомерсета
[26], все то, о чем писали великие поэты. Холмы и луга производят незабываемое впечатление. Вам приходилось когда-нибудь бывать…
— Сэр Фарнсуорт, вы же поговорите с ним? С Феликсом? Мой отец в глубине души хочет провести эту выставку, хотя и не признается в этом напрямую. И я тоже, поверьте мне.
— У меня нет причин не верить вам.
— Феликс просто немного вспылил. Он активный и талантливый художник, просто любит внимание. Эта выставка принесет ему успех, про нее все будут говорить. Вы же и сами это знаете. И он тоже понимает это. Вы знаете его лучше, чем я. Пожалуйста, уговорите его вернуться.
