Разумеется, подсознательно Литтон ожидал этой просьбы, как только стихли шаги Эрнеста Львовича и чуть умолкли нервные голоса за стеной. Тем более что, работая с Феликсом, он ввел себе в привычку быть готовым к любому исходу дела каждый раз, когда выходил с ним в свет или обсуждал новые планы, подбирая все более вежливые и безопасные обороты, позавидовать которым уже могли бы и прославленные дипломаты. Почти четыре с половиной года, в то время, как его предшественники-агенты задерживались не более двух-трех месяцев…
Недолгий покой светской беседы, всколыхнувшей нежные воспоминания, продлился полминуты, после чего свой законный трон заняла реальность, с удовольствием обрисовывающая смачные детали предстоящего разговора, все то, от чего все чаще хотелось просто сбежать.
Тем не менее, будучи одаренным пунктуальностью, прилежностью и образцовым воспитанием, сэр Фарнсуорт никогда не позволял себе неправильных поступков, непродуманных слов и неисполнения планов. Посему он слегка наклонил голову и негромко произнес:
— Я сделаю все возможное.
Глава 9
— Что мы натворили?! Феня, что мы натворили!
Со стороны казалось, что Макс больше не в силах повторять эту фразу, ибо за три часа риторический вопрос прозвучал неимоверное количество раз, в различных вариациях, и это никак не помогало. Вопрос тучей сумрачной навис над ним в воздухе и, по всей видимости, в ближайшее время отпускать не собирался. После безуспешной борьбы с самим собой, в полном эмоциональном изнеможении Макс сидел на стареньком пыльном ковре рядом с диваном и периодически раскачивался из стороны в сторону, чем вызывал заметную обеспокоенность Фени, в который раз пытавшегося накормить его скромным ужином. «Экзопулус» уютно расположился на столике напротив, и грозный красный глаз укоризненно взирал на Макса.
— Это же конец, Феня! Что мы наделали? Что мы…
Вынести картину из галереи оказалось нетрудно, хотя стоит заметить, немаловажную роль сыграла всеобщая суматоха, вызванная неудачной пресс-конференцией Феликса, приснувшая старушка-смотрительница и припозднившаяся команда монтажников, подъехавшая для замены камер видеонаблюдения и явно не отличающаяся высоким трудолюбием, ибо почти сразу после отключения старых камер ее бригадир радостно отметил, что настало святейшее время обеда, что вызвало однозначное одобрение сотрудников.
За это время Макс успел стащить картину со стены и перевесить на ее место другой шедевр Феликса, чтобы при беглом осмотре пустующее место не бросалось в глаза, припрятав «Экзопулуса» в углу той самой маленькой комнатушки, где днем ранее Елисей хвастался своими работами.
Улучив удобный момент, когда усталые монтажники и сотрудники галереи начали расходиться по домам, Макс проскользнул в комнатушку и миниатюрными щипцами бережно отделил холст от подрамника, сложив все гвоздики в карман брюк. Сам холст, аккуратно покрытый мягкой бумагой, расположился в своеобразном кармане под заранее перешитой подкладкой на спинке блейзера. Благодаря небольшим размерам картины и плотной ткани, из которой был сделан пиджак, полотно совершенно не выделялось со стороны. Не без помощи Фени надев на себя сию композицию, Макс небрежно накинул сверху легкое пальто, а разобранный подрамник был скрыт в недрах массивного зонта-трости, сокрытого от лишних глаз широким плащом на руке Фени.
Дерзкий план мог провалиться на любом этапе, а возможность полностью испортить картину при выносе ее из галереи задуманным способом вызывала неподдельный страх. Однако план сработал, и до самого вечера на отсутствие полотна никто не обратил внимания.
В этот день дорога до дома казалась вечностью. Единственное, о чем мог думать Макс, — не испортить ценный экспонат, и, судя по бесчисленным форумам и пабликам мастеров художественного ремесла, это было более чем реально. Облупившаяся краска на порванном, обвисающем холсте — это стояло перед глазами на фоне дикого крика майора Грозова, исступленно трясущего жилистой рукой, плотно сжимающей серебристые наручники.
И лишь каким-то чудом этот образ не воплотился в реальность. После тщательного и длительного осмотра Макс, наконец, констатировал, что серьезных повреждений полотна нет, и когда через несколько часов скрупулезного труда картина приобрела изначальный вид, ему показалось, что совершилось самое безумное и самое потрясающее событие во всей его жизни.
Но нахлынувшая эйфория счастья и гордости продолжалась недолго, пока Макса не посетили совершенно иные мысли о неотвратимости последствий в той своей форме, что определенно нашла бы отклик в душе любого приунывшего фаталиста. Который, в классическом своем образе, «терзается тоской и неизбежностью под звуки моросящего дождя за окном, нервно сжимая холодными пальцами сколотую кружку давно остывшего чая, и время от времени бросая безжизненный взгляд на книжную полку, забитую потрепанными томиками стихов».
Макса всегда забавляли такие описания, и в иной день он бы не отказал себе в удовольствии поострить на эту тему. Но сейчас ему было совсем не смешно.
— Завтра все об этом узнают! Феня, ты понимаешь? Может быть, они уже узнали, и за нами едет полиция… И тогда неважно — может быть, картину вернут в галерею, может, этот чертов «Экзопулус» отправится прямиком домой к майору и будет прекрасно себя чувствовать у него в кабинете… или в его гостиной, рядом с камином… Разницы нет… Феня, ты понимаешь? Нас тоже заберут!
Феня опустился на ковер рядом.
— Нам тоже нужно будет жить рядом с камином Панфила Панфиловича?
— Нет, Феня… Боже мой… — простонал Макс. — Мы будем жить в тюрьме. Питаясь прогорклой кашей и киселем… Или что там у них…
— Если готовить правильно, то каша и кисель не могут быть прогорклыми. Значит, они неправильно готовят, а я покажу, как правильно, и будет вкусно.
— Вот хоть одна радостная новость…
— У меня прямо сейчас есть вкусная каша. Тебе надо поесть. Ты плохо выглядишь.
— Нет, Феня, спасибо… Я просто… пока не могу… — Макс помолчал. — Знаешь, вот мы столько готовились… Столько ждали… Вот он, наш шедевр. Стоит баснословных денег, как я понял. А мы его уже завтра не увидим. Зря все это, Феня… Зря…
Брошенный рядом телефон начал негромко жужжать, после чего комната наполнилась ритмами солнечного ямайского регги — «And then the harder they come… The harder they fall, one and all»
[27], убеждал блестящий гаджет, «…one and all». В первый раз творение Джимми Клиффа Макс услышал еще в ранней юности, и песня надолго полюбилась Максу, став для него своеобразным гимном свободы. Макс обреченно протянул руку. На телефоне большими буквами сияла надпись: «Полина Вишцевская».
— Вот и все, Феня. Прости, что втянул тебя во все это…
