— Доказательств нет, и мне они не нужны, я не прокурор и не журналист.
— А почему она сломала судьбу твоего близкого человека? — спросил Феня.
— О, какой у твоего друга сочувствующий и понимающий взгляд… Может, ему попробовать себя в роли проповедника? Посмотришь на него, и просто душу излить хочется, всю до последней капли… Неплохо заработает на страждущих…
— Я лично тебя сдам. Поверь мне, я докопаюсь до истины и найду доказательства. И Вишцевскому откроется много интересных деталей о тебе…
— Попробуй. — Лика с вызовом оглядела Макса. — А если я найду интересные детали о тебе? Как думаешь, Вишцевский их оценит? Впечатления останутся надолго…
Макс опешил, во внезапно нахлынувшей панике пытаясь подобрать правильные слова, но Лика опередила его.
— Тебе стоит поучиться искусству управления эмоциями. Не самая сильная твоя сторона… Впрочем, ты довольно милый, когда испуганный… Так хочешь знать? Хорошо, я скажу. И только потому, что ты мне не нужен. И вы все равно ничего не сделаете с этим… Так что… в общих чертах… — Лика сделала еще один глоток, — мой молодой человек участвовал в одной из выставок этой прогнившей конторки. Это был его последний шанс. Ему везде отказывали, и только я из последних сил поддерживала его и его талант… А Вишцевский загубил выставку.
— Мне показалось, он, наоборот, радеет за дело, — возразил Макс. — Он почти им живет…
— Значит, ты мало о нем знаешь. Вишцевский отбраковал самые лучшие картины, оставив только три из них, и повесил их в массовку молодых альтернативных художников, среди сотни бездарных работ. А потом эту выставку пресса, да и он сам, признали чуть ли не самой провальной в истории галереи. А когда Андрей пришел выяснить, что случилось, и просить дать ему второй шанс, чтобы все исправить, то ваш Вишцевский, упитый в стельку, наговорил ему такого, что Кожедубов-Брюммер с его цинизмом показался бы милым котиком. Даже не признал, что сам все испортил. И после этого случая Андрей…
Лика постаралась глубоко вдохнуть, но сотни эмоций, переполняющих ее, все настойчивей освобождались после долгого заточения, не позволяя снова бросить себя под гнет мнимой сдержанности.
— Перестал рисовать, выбросил все краски и кисти, запретил мне вообще упоминать о живописи… обиделся на меня, потому что именно я договорилась о выставке. Я делала для него все… А в какой-то момент просто перестал отвечать на звонки, собрал вещи и уехал. Просто пропал… С тех пор мы больше так и не общаемся…
— Может быть, Вишцевский и был чересчур резок, я этого не отрицаю, — осторожно предположил Макс, — но, с другой стороны, если у человека есть талант и он хочет чего-то добиться, то возможности всегда есть… даже если заняться дизайном компьютерных…
— Нет! Он был гением! — возмущенно выкрикнула Лика. — У него был не просто талант, у него был дар! И настоящий художник не должен рисовать монстров для обдолбанных геймеров! Он должен был быть тем, кем сейчас незаслуженно является Феликс! Это была его мечта! Я могла бы сотворить из него всемирный бренд, если бы не Вишцевский!
— У меня есть родители, и у них была мечта, чтобы я учил математику… — тихо произнес Феня. — А у меня не получается учить математику… Но мне нравилось смотреть энциклопедии, потому что там все написано и можно это просто прочитать и запомнить… а в математике, даже если наизусть запомнить все, что написано в учебнике, нужно постоянно придумывать новые числа из старых, а я не умею придумывать… И я так и говорил… Но когда я только начинал говорить, мой брат смеялся, и родители расстраивались… И мне было стыдно… Поэтому я молчал, чтобы никто не расстраивался… Зато у меня получается выращивать цветы… И получается готовить еду… И делать полезные отвары, чтобы лечить… И мне становится радостно от этого… И тебе тоже может быть радостно…
— О чем он вообще? — Лика бросила на Макса презрительный взгляд. — Ты хоть понимаешь иногда, что он имеет в виду?
— Феня прав, — Макс расправил плечи и облокотился на потертый шкафчик, — это была твоя мечта, а не его. Твоя мечта о высокой жизни, твоя мечта о признании, твоя мечта о статусе. Но оказалось, что быть на месте Феликса, в постоянном безумном ритме, между взлетами и падениями, публичной критикой и оправданиями, добиваться успеха, который может прерваться в любой момент из-за негативной статьи, приносит счастье не каждому…
— Найти мне того, кто страдал бы от этого…
— Хочешь видеть в человеке только успешный или неуспешный бренд, пожалуйста! Но знаешь, что? Я сочувствую. Потому что ты даже не позволяешь себе думать иначе… И не позволяешь себе закрыть эту страницу, подпитывая себя желанием мести. Только месть — это арена для слабых.
— Месть — это арена решительных.
— Уверен, что каждый предатель говорил себе то же самое.
— Не может быть предателем тот, кто никогда не был другом. Ты мыслишь банальностями. И совершенно не понимаешь, о чем говоришь. Я больше не хочу иметь ничего общего с этой галереей. Сегодня у меня последний день работы. И я не уверена, что хочу или смогу закрыть эту страницу. Мне пора.
На этой фразе Лика быстро поднялась, резко бросив стаканчик на коробку, и вышла из комнаты.
— Мне ее жалко, — сообщил Феня, — она хорошая… просто не получается правильно…
— Возможно… Но из-за этого… — Макс тяжело вздохнул, — проблем у нас станет еще больше…
Глава 18
— Мать твою… угораздило же… вляпаться так к чертям собачьим… у тебя пенсия на носу… нет бы уйти спокойно… старый дурак… кусок себе загрести решил, да в горло не лезет… теперь давись им… веселись по уши в дерьме… разгребай как хочешь…
Майор с раздражением бросил ненавистную папку на стол и громко матернулся. Не помогало. Дешевую бумажную папку советского образца с небрежными пометками и нацарапанным номером дела на обложке хотелось разодрать на мелкие клочки, спалить и выбросить обгоревшие листы прямо из окна на головы всех тех, кто приложил руку к ее появлению. Тлеющий мусор аккурат на макушки… Панфил Панфилович с силой потер лоб, пылающий и тянущий изнутри, будто в него попала неведомая заморская инфекция, готовая сжечь дотла.
Что делать, майор не знал. За эти несколько дней он проклял все, что можно было, и пожалел обо всем, что смог вспомнить. Вспомнить было особо нечего — служба, в которой он отличался дотошностью и исполнительностью, заоблачных званий так и не принесла. Да и личное дело можно сократить до нескольких предложений — майор МВД, вдовец, имеет двух дочерей двадцати шести и девятнадцати лет, проживает один с большой и лохматой собакой по кличке «Снайпер» в районе станции метро Печатники. Дети живут отдельно, старшая дочь замужем, младшая учится в Петербурге вместе со своим парнем, ограничиваясь все более редкими звонками по телефону. Особого состояния скопить так и не получилось — то ли излишне осторожничал, то ли слишком буквально понимал приказы и правила…
Чего нельзя было сказать о его начальнике-полковнике, имевшем какой-то поразительный природный дар переводить все в свою пользу и налаживать выгодные связи. Полковника недолюбливал весь отдел, с потаенной завистью лицезрея, как тот позволял себе бахвалиться как бесчисленными медалями с благодарностями за успешную службу, так и барскими гуляниями на своем юбилее — с народным оркестром, медведем и грудастыми танцовщицами, залихватски отплясывающими «Калинку-малинку» в прозрачных бюстгальтерах. Провалиться бы ему пропадом, да и только…
