Марию принял Джордж Толбот, граф Шрусбери, который будет ее тюремщиком следующие пятнадцать лет. Он был одним из самых знатных приближенных Елизаветы, вторым по рангу после герцога Норфолка, и идеальным с точки зрения английской королевы кандидатом для ведения дел с католической королевой в изгнании. Он был протестантом, но сменил веру лишь недавно, и лучше других понимал противоречия, с которыми придется столкнуться в отношениях с Марией. Он должен был добиться ее покорности, но уж точно не расположения. Он присутствовал на последних заседаниях созданного Елизаветой трибунала и знал об обвинениях Морея и о «письмах из ларца». Мария никогда не делала тайны из своей католической веры и связей с Гизами, а также своего желания перехитрить тех, кто держит ее в неволе; она постоянно была средоточием слухов, сплетен и намеков.
Мария прониклась уважением к Шрусбери, который не скрывал своего мнения о Сесиле, близкого к мнению Сассекса и Норфолка. Он прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями, но через десять лет на своем посту сделался мрачным, а его отношения с Елизаветой и ее придворными стали почти параноидальными. Он считал себя обязанным время от времени презрительно называть Марию «иностранкой», «паписткой» и «врагом», чтобы поддерживать свое реноме. Кроме того, Шрусбери столкнулся с тяжелым бременем постоянно растущих расходов на содержание Марии и ее свиты. Хорошо, что он мог себе это позволить, поскольку Елизавета оказалась слишком скупой и полностью не компенсировала затраты. Иногда она выделяла какую-то сумму, но чаще нет, а Мария, которая была в состоянии содержать себя на деньги, поступавшие из Франции, отказывалась это делать, пока ей не предоставят свободу. Шрусбери оказался меж двух огней и был вынужден оплачивать львиную долю стоимости содержания гигантской кукушки в своем домашнем гнезде — имитации королевского двора.
У Шрусбери в семье тоже было не все просто. Незадолго до того, как стать тюремщиком Марии, он женился на своенравной Бесс из Хардвика, с которой Мария проводила очень много времени. Бесс была очень гордой женщиной, необыкновенно ревнивой, с ненасытными амбициями в отношении себя и своих детей от предыдущего брака. В ее отношениях с Шрусбери, четвертым и последним мужем, традиционные гендерные стереотипы были перевернуты с ног на голову. Любимой греческой героиней Бесс была Пенелопа, самая независимая женщина в классической литературе; на ее любимом гобелене была изображена Пенелопа вместе с аллегориями Стойкости и Терпения. Амбиции Бесс, не говоря уже о необоснованных подозрениях, что муж спал с Марией, привели к краху их брака. Если в 1568 г. он называл жену «моя возлюбленная», «моя дорогая», «мой бриллиант», то десять лет спустя характеризовал ее так: «моя мерзкая и злая жена», «мой открытый враг» или просто «жена». Шрусбери отказывался проводить с ней под одной крышей даже одну ночь.
К счастью, у графа была любовница и семь поместий, а его жена владела домами в Чатсуорте и Хардвике в графстве Дербишир. Татбери не имел для них особой ценности: королевский замок, принадлежавший герцогству Ланкастерскому и просто взятый в аренду. Он был сырым, обшарпанным и почти лишенным мебели; кроме того, в замке протекала крыша. Елизавета прислала кровати, постельное белье и десяток ковров, чтобы обеспечить Марии минимальный комфорт по прибытии, но этого было явно недостаточно, и уже через несколько дней после того, как Мария проехала по перекидному мосту во двор замка, она слегла в постель с ревматизмом и высокой температурой.
Следующие несколько месяцев Шрусбери вел трудные переговоры с Елизаветой и Сесилом, чтобы перевести Марию из Татбери в любой из своих более комфортных домов. Ее поселили сначала в Уингфилде, а затем в доме Бесс в Чатсуорте. Затем, в ноябре 1570 г., ее перевезли в замок Шеффилд, главную резиденцию графа, и там ей позволили остаться больше чем на два года, дольше, чем в любом другом месте.
Приблизительно в миле от замка находился Шеффилд-Лодж, великолепный особняк, возведенный на месте бывшего охотничьего домика, расширенный и перестроенный Шрусбери в то время, пока Мария была на его попечении. Впервые она остановилась здесь в апреле 1573 г., а в течение следующих одиннадцати лет курсировала между двумя домами в Шеффилде, время от времени выезжая в Чатсуорт и в дом, который Шрусбери построил для нее на курорте в Бакстоне — до тех пор, пока в 1584 г. графа не отстранили от должности ее тюремщика.
Близость Шеффилд-Лодж к замку была очень ценной, поскольку для того, чтобы уравновесить численность слуг Марии и справиться с угрозой безопасности при попытке побега, Шрусбери должен был держать более многочисленный штат, чем у нее. Это означало, что общая численность персонала в двух домах уступала только двору самой Елизаветы. В те времена в отсутствие современных канализации и водопровода следовало избегать длительного проживания в доме большого количества людей — по санитарным и медицинским соображениям. Чтобы предотвратить распространение болезней, нужно было периодически очищать сточные ямы и туалеты. Это означало, что их в буквальном смысле раскапывали, вывозя отбросы и экскременты в другое место — не слишком приятное дело, затруднявшееся тем, что дом был обитаем.
Все годы, которые Мария провела под надзором Шрусбери, к ней относились с уважением. Ее покои украшали роскошные гобелены, а по ночам в комнатах горели свечи в позолоченных канделябрах, что было очень удобно, поскольку Мария часто ложилась спать после часа ночи. Полы были устланы турецкими коврами, настолько ценными, что их часто использовали только в качестве скатертей. Кресла для Марии были обтянуты алым бархатом и парчой, а ее камеристки сидели на низких скамейках, как в Холируде, — словно она по-прежнему была правящей королевой. В одном конце ее приемной на помосте стояло кресло с высокой спинкой и балдахином. Еще один балдахин, меньшего размера, был установлен над креслом в спальне. Она спала на большой кровати с пологом, а простыни из тончайшего льна менялись ежедневно. Другого она бы не приняла.
Один из эмиссаров Сесила, Николас Уайт, который посетил Марию в Татбери по пути в Ирландию, описал ее апартаменты. Ей выделили две комнаты, которые она превратила в личные покои и приемную. Мария «вышла из личных покоев в приемную, где находился я, и вежливо приветствовала меня». Затем она удостоила его королевской аудиенции, причем ее внешность и манеры произвели впечатление на сурового протестанта — даже против его воли. «К тому же, — сообщал он Сесилу, — она обладает очаровательной грацией, милым шотландским акцентом и пытливым умом, скрывающимся за мягкостью обращения». Разговор повернул на тему вкусов и умения разбираться в чем-либо. Здесь Мария чувствовала себя уверенно и стала восхвалять живопись как «самое достойное» из искусств. Когда Уайт возразил, что живопись, по крайней мере в религиозном искусстве, есть «фальшивая истина», Мария завершила разговор. Это было намеренно провокационное замечание. «Она умолкла, попрощалась со мной и удалилась в личные покои». Уайта никто не проводил к выходу, но прежде чем выйти из приемной, он посмотрел на балдахин Марии. «Я заметил на нем вышитую фразу, — писал он. — „En ma fin est mon commencement“ — „В моем конце мое начало“ — загадка, которую я не понял».
Он не знал о любви Марии к эмблемам и шифрам. «В моем конце мое начало» — это девиз ее матери, Марии де Гиз, которая выбрала своей эмблемой птицу феникс. Это мифическое существо каждые пятьсот лет сгорало и возрождалось из пепла; феникс считался символом непревзойденной красоты и стойкости, надежды и окончательной победы. До настоящего времени эмблемой — выбранной еще во Франции — самой Марии были бархатцы, цветы, поворачивающиеся к солнцу, а девизом — фраза «Меня влечет добродетель». Позже она использовала иконографический вариант этого девиза: магнитный железняк, естественный магнит, который поворачивался к полюсу, и мореплаватели использовали его для навигации. Теперь, оказавшись пленницей в Англии, Мария сменила свой девиз на девиз матери, который гораздо лучше соответствовал ее затруднительному положению. Он был безобиден в том смысле, что принадлежал семье, но в то же время имел пророческий смысл. Фразой «В моем конце мое начало» Мария заявляла, что если ее убьют, династическая линия сохранится в лице ее сына Джеймса, который унаследует английский трон вместо нее.
