Мария написала стихи, чтобы сопроводить ими подарок. Как и в случае с речью в Лувре, ей требовалась помощь, которую с готовностью предоставил Бьюкенен. Подарок произвел желаемый эффект. Елизавета ответила две недели спустя, прислав Марии два своих стихотворения на итальянском. Мария, в свою очередь, ответила на французском и итальянском «еще несколькими стихами, исполненными с наивысшим старанием»:
Лишь одна мысль меня радует и печалит,
Сердце мое наполняется сначала горечью, а затем сладостью,
Мечется между сомнением и надеждой,
Лишая меня покоя и сна.
Знай, дорогая сестра, если этот стих зажжет
В тебе желание встречи, которое переполняет меня,
Я останусь в печали и горе,
Если встреча не состоится вскоре.
Этот обмен посланиями между двумя королевами можно сравнить с флиртом и прелюдией к восстановлению дружбы. Мейтланд вел переписку с Сесилом, который пытался помешать встрече. Он видел, к чему все это ведет. Особенно ему не нравилась идея символического «брака», он не допускал мысли, что Мария, католичка и представительница семьи Гизов, могла изменить самой себе.
25 мая Мейтланд вновь был отправлен в Лондон, где оставался вплоть до начала июля, до тех пор пока ему не поручили окончательно договориться о встрече королев с назначением даты.
Но Сесил тянул время. Мейтланд жаловался на его «краткие и мрачные высказывания». Затем из Франции пришли шокирующие вести. Герцог де Гиз, путешествовавший из Жуанвиля в Париж, проезжал через деревню Васси в то время, когда несколько сотен гугенотов молились в амбаре. Его свита попыталась разогнать собравшихся, но получила отпор. Мушкетеры Гиза открыли огонь, убив двадцать три человека и ранив почти сотню. Герцог решительно отрицал, что это он отдал приказ о начале расправы. Он всегда утверждал, что насилие вспыхнуло после того, как гугеноты забросали его и его людей камнями. В любом случае эта бойня подтвердила худшие опасения Сесила; создавалось впечатление, что Гизы задумали крестовый поход, который неминуемо перейдет Ла-Манш и продолжится в Англии.
Сесил обратился к Елизавете с просьбой отложить встречу с Марией, которая сама понимала, что массовое убийство серьезно нарушило ее планы. 29 мая она пригласила Рэндольфа и открестилась от действий своих родственников. Она «осуждала их необдуманный поступок, который не только подвергает опасности их лично, но и навлекает на них ненависть и презрение многих правителей мира».
Сесил выпустил еще одну серию меморандумов. Он был решительно настроен не допустить встречи королев и придумал множество неубедительных отговорок — например, дождь такой сильный, что «обильная грязь» забьет колеса карет, везущих королев. В качестве места встречи были предложены Йорк или Ноттингем, на полпути между Лондоном и Эдинбургом. Но Сесил возразил, что там недостаточно «вина и дичи». Он чувствовал себя настолько уверенно, что составил инструкции для сэра Генри Сидни, зятя лорда Роберта Дадли и главы Совета Уэльса, которого планировалось отправить к Марии в качестве специального посла с сообщением, что встреча отменена.
В Гринвиче Мейтланд продолжал убеждать Елизавету. Казалось, его усилия тщетны, но, к его радости, Елизавета пошла наперекор Сесилу. Королева приняла решение 6 июля, когда было подписано соглашение, оговаривающее условия встречи. Она должна была состояться в Йорке в августе или сентябре. Марии будет позволена свита в количестве тысячи человек, в знак уважения к ее титулу, а также ей позволялось исполнять «религиозные обряды так же, как дома», что являлось щедрой уступкой. Однако она не будет считаться гостем, и ей придется самой платить за себя. Было дано указание создать bureau de change
[19], в котором шотландские золотые и серебряные монеты можно обменять на английские деньги, чтобы купить продукты и предметы первой необходимости.
Сесил проиграл, а Мария торжествовала. 15 июня, когда Мейтланд вернулся в Эдинбург, она поделилась с Рэндольфом своей радостью и сказала, что это лучшая из всех новостей за последнее время. Елизавета скрепила соглашение присланным портретом.
Мария показала портрет Рэндольфу и несколько раз спросила: «Похож ли он на лицо королевы, Вашей госпожи?» Он ответил, что совсем скоро она сама сможет судить об этом и «обнаружит большее совершенство, чем может передать искусство человека».
«Это, — ответила Мария, — мое самое большое желание с тех пор, как у меня появилась надежда». Ее переполняла радость. «Господь свидетель, — сказала она, — я уважаю ее всем сердцем и люблю как родную сестру». Слова, которые использует Мария, показывают, что она психологически настроилась на успех встречи.
Но ее вновь ждало разочарование. 15 июля, через девять дней после того, как Елизавета впервые согласилась на встречу, английская королева передумала. Встречу отложили на следующий год из-за трагических событий во Франции. Сесил добился своего. Сидни, уже назначенный для сообщения этой новости Марии и получивший инструкции, выехал из Лондона 16 июля. Он прибыл в Эдинбург 21-го числа, но Мария была больна и не приняла его. Лорд Джеймс Стюарт и Мейтланд уже слышали новость. Они сообщили Марии, которая «так расстроилась, что весь день провела в постели», отказываясь выходить и с кем-либо разговаривать. На следующий день она приняла сэра Генри «с великой печалью… которая проявлялась разными способами, не только в словах, но также в выражении лица и влажных глазах».
Но худшее было еще впереди. Когда через три месяца во Франции начнется первая в истории религиозная война и Англия вторгнется в Нормандию, выступив на стороне гугенотов против семьи Гизов, о встрече королев уже не могло быть и речи.
Гражданская война во Франции разразилась не потому, что Екатерина Медичи, которая по-прежнему была регентом, выступила против гугенотов, что было вполне ожидаемо, а потому, что она перестала их поддерживать. После того как корона перешла к ее десятилетнему сыну Карлу IX, Екатерина стремилась вытеснить Гизов и разрешить религиозные противоречия, умиротворяя гугенотов. У нее не было выбора, потому что гугеноты быстро приобретали влияние не только при дворе, но и по всей стране. Политика Екатерины, позволившей протестантам свободно молиться у себя дома, принесла плоды. Два главных лидера гугенотов — Людовик, принц Конде, и Гаспар де Шатильон, адмирал Колиньи, — были достаточно могущественными, чтобы сдерживать своих сторонников. Неприятности начались после того, как гугеноты потребовали права публичных богослужений, а Гизы сумели привлечь на свою сторону Антуана, номинального короля Наварры, и брата Конде.
Антуан Наваррский был лейтенант-генералом и командовал королевской армией. Заключив с ним союз, Гизы, казалось, вернулись к власти, что заставило их противников поднять мятеж. Гугеноты во главе с Конде захватили город Орлеан, а затем Анже, Тур и Блуа. Когда под ударами их армии пал Лион, Екатерине пришлось сделать обратный политический ход. Она снова обратилась к коннетаблю Монморанси и герцогу де Гизу, которые согласились забыть о разногласиях и обратились за помощью к папе римскому, герцогу Савойскому и королю Испании Филиппу II. Гугеноты, со своей стороны, апеллировали к королеве Елизавете и лорду Сесилу.
