Заговор начал созревать после болезни Марии в Джедборо, в которой лорды обвинили Дарнли. Первый шаг сделал Мейтланд, когда написал, что «ее сердце разбивается при мысли о том, что он — ее муж». Пока Мария лежала в постели в замке Крейгмиллар, лорды обдумывали проблему. Они прибыли в замок вместе с ней 20 ноября 1566 г. и провели там почти две недели, а затем сопроводили королеву в Холирудский дворец за несколько дней до того, как она отправилась в Стирлинг, чтобы отпраздновать крещение своего сына, принца Джеймса.
В Крейгмилларе заговор сформировался. Лорды ненавидели Дарнли, но в то же время боялись Ленноксов. Они хотели, чтобы Мария простила Мортона и изгнанных заговорщиков, участвовавших в убийстве Риццио, и вернула их в Шотландию, где они объединят силы с другими лордами, чтобы поставить Ленноксов на место. Как и в начале заговора с целью убийства Риццио, движущей силой событий был коварный Мейтланд. Вопрос заключался в том, как заставить Марию даровать прощение заговорщикам.
Мейтланд начал с бесед с Мореем и Аргайлом. Он сказал, что первым шагом было бы добиться развода для Марии, освободив ее от главного обязательства, одновременно уменьшив угрозу попытки переворота со стороны Дарнли. Она будет настолько благодарна, что наградит тех, кто ей помог, и простит заговорщиков. Морея убедить не удалось, и тогда Мейтланд обратился к Хантли. Мы не знаем почему, но скорее всего они пришли к выводу, что развод не устранит опасности со стороны Дарнли, и для его нейтрализации требуются более жесткие меры. Мейтланд не отступал. Аргайл дал согласие присоединиться к заговору, и Хантли снял свои возражения. Естественно, лорды назвали цену: они хотели, чтобы их право на земли предков было бы подтверждено парламентом, что законным образом отменяло все предыдущие конфискации и предотвращало покушение на их земли в будущем.
К Босуэллу обратились в последнюю очередь. Он высказал те же сомнения, что Морей и Хантли, но согласился поддержать план. Затем все вместе они направились в личные покои королевы, чтобы убедить ее развестись с Дарнли.
Впоследствии лорды утверждали, что в принципе Мария была не против развода, если он будет законным и «не повредит ее сыну». Это было осуществимо. Как истинная католичка, она хотела скорее не развода, а аннулирования брака, однако не возражала, если развод пройдет таким образом, что ее сын будет признан законнорожденным и за ним сохранятся права престолонаследия.
Мейтланд сказал, что если Морей по-прежнему не согласен, то «я уверен, что он будет смотреть на все сквозь пальцы и молча наблюдать за нашими действиями». Эти слова встревожили Марию. Что имел в виду Мейтланд? «Я требую, — поспешно сказала она, — чтобы Вы не предпринимали ничего такого, что запятнает мою честь и совесть, и поэтому прошу Вас оставить все как есть».
Очевидно, что план Мейтланда включал гораздо больше того, что он раскрыл. На этом этапе Мейтланд хотел, чтобы главную роль в оправдании заговорщиков сыграл парламент, и наиболее правдоподобное объяснение состоит в том, что он планировал совместить развод Марии с судебным заседанием или законопроектом парламента, в котором лорды обвинят Дарнли в измене на основе сфабрикованных обвинений. Но Мария это запретила. Она предпочитала оставить все как есть, а не участвовать в чем-то угрожающем ее чести и королевскому достоинству. Конечно, ее раздражало и отвлекало поведение Дарнли, становившееся все более неосторожным и непредсказуемым, но все ее внимание было сосредоточено на последнем предложении Елизаветы, обещавшем окончательное разрешение проблемы престолонаследия. Мария общалась с Елизаветой на равных, как королева с королевой, через своего посла, и не хотела, чтобы что-либо помешало переговорам, в результате которых наконец будет признано ее право наследовать английский престол. Она сама сумеет приструнить Дарнли, когда придет время. Как бы то ни было, она его жена и королева. Мейтланд искусно завершил разговор, пообещав Марии: «Ваша милость увидит лишь благие последствия, одобренные парламентом». Это был итог разговора.
10 декабря после нескольких дней отдыха в Холирудском дворце Мария и лорды направились в Стирлинг. Крестины состоялись неделю спустя. Принцу Джеймсу было уже почти полгода, гораздо больше, чем возраст, при котором проходил католический ритуал крещения, но церемонию откладывали сначала из-за болезни Марии, а также в ожидании посла герцога Савойского. Крестины превратили в роскошный трехдневный праздник, образцом для которого послужило торжество по случаю «примирения», устроенное Екатериной Медичи в Байонне. И это не было совпадением. Череда триумфальных шествий, развлечений, маскарадов, инсценированных осад крепостей, банкетов, завершением которых в последний день стал великолепный фейерверк, — все это было кульминацией процесса «примирения» Марии с лордами и залечивания ран, вызванных заговором и убийством Риццио.
Ничего подобного Шотландия еще не видела. Такие траты были Марии не по карману, поскольку значительно превышали ее ежегодный доход как вдовствующей королевы Франции. Чтобы оплатить всю эту роскошь, она повысила налоги и заняла 12 000 фунтов у эдинбургских купцов. С того момента, как было запланировано крещение, расходы королевского двора превысили 5500 фунтов в месяц — то есть увеличились на пятьдесят процентов. Нужно было оплатить костюмы, а также выдать жалованье ремесленникам, строившим сцены и декорации для маскарадов. В Стирлинг доставили огромное количество деликатесов и вина. Командующий королевской артиллерией шесть недель практиковался в запуске фейерверков. Пушки, порох, селитру и все прочее привезли в Стирлинг из Эдинбурга, Данди и других городов. С берега реки на отвесную скалу, где располагался замок, их поднимали ночью, чтобы красочный фейерверк, символизирующий окончание праздника, стал для всех сюрпризом. Это торжество должно было соперничать с теми, которые Мария видела во Франции, даже с праздником в Руане пятнадцатью годами раньше, когда она сидела рядом с матерью и своим будущим первым мужем в павильоне Генриха II.
Крещение провели по католическому обряду. Представитель Карла IX, граф де Бриенн, и постоянный французский посол в Шотландии, дю Крок, были впечатлены, но лорды из числа протестантов проигнорировали службу. Морей, Босуэлл и Хантли стояли снаружи, у дверей часовни, потому что «это противоречило установлениям их веры». Крестной матерью принца стала Елизавета, выбрав в качестве своего представителя графиню Аргайл. Английская королева настолько серьезно отнеслась к своей роли, что подарила Марии купель из чистого золота весом 333 унции (около 9,5 кг). Бедфорду, которого направили в Стирлинг в качестве посла Елизаветы, было приказано преуменьшить размеры купели. Он должен был вести себя скромно, указав, что подарок, возможно, маловат для полугодовалого младенца, но пригодится для следующего ребенка Марии.
Графиня Аргайл превосходно справилась со своей ролью. Будучи протестанткой, она заняла положенное место рядом с купелью, за что впоследствии ее осуждал Нокс. Бедфорд, убежденный протестант, отказался присутствовать на службе и стоял снаружи, беседуя с Мореем и Босуэллом. Это было неприятно, однако не шло ни в какое сравнение с отсутствием Дарнли. Он находился в Стирлинге, но ни с кем не хотел общаться; его гордость все еще была уязвлена тем фактом, что он не является коронованным королем. «Его дурные манеры, — писал дю Крок представителю Марии в Париже, — неисправимы, и добра от него ждать не приходится… Я не рискую предсказывать, как все может обернуться, но могу сказать, что текущее положение не может продлиться долго, и как бы не было чревато плохими последствиями».
