Само собой разумеется, сперва король намеревался остаться в ловушке один. И чтобы переубедить его, Герману пришлось пустить в ход самую страшную угрозу: немедленно уехать. Только после этого Алесан, замысловато выматерившись по-русски (что всегда служило признаком полного поражения), приказал переделать другой торец ловушки: теперь и там были закреплены жерди, а это значило, что охотники в западне будут сидеть спина к спине, готовые встретить зверя с двух сторон – и с четырех стволов.
Ловушку поставили на открытом поле, примыкающем к деревне. До ближайшего дома, на взгляд Германа, было метров двести: чтобы не подвергать опасности крестьян. Ветер дул к лесу, что было просто отлично для их замысла.
Незадолго до заката, вооружившись двумя тяжелыми штуцерами, Алесан и Герман заняли позицию в домике-западне. Играть роль живой приманки здесь было куда приятнее, чем прятаться на помосте: можно курить, с хрустом растянуться на соломе – вообще, чем больше афишируешь свое присутствие, тем лучше для дела.
Ни Алесан, ни Герман, впрочем, не курили. Зато они разговаривали.
– Вчера у меня была Саринана, – сказал Алесан, сквозь жерди следя, как сгущаются тени вокруг. Светлячки уже начали свое перемигивание на опушке леса, однако их голубоватые поющие огоньки никак не напоминали короткий, режущий проблеск тигриных глаз. – Насчет тебя.
Герман молча кивнул. Он ожидал чего-то в этом роде с тех пор, как Саринана встретилась на узкой дорожке с Габу-Габу и в ультимативной форме сообщила той, что белый дукун должен принадлежать ей одной, и только ей. После этого в столице не утихали возмущенные пересуды. Что за бред! Мужчины – собственность всех женщин! Кроме короля, разумеется. Не зря же один из титулов Великого Быка – Сам Выбирающий. Конечно, белому дукуну далеко до короля, однако они побратимы, а значит, почетный титул распространяется и на него. И вот теперь Саринана требует, чтобы Габу-Габу, и Найна, и Сция, и Лина-Лин, и еще десять или двенадцать женщин, которые считали себя признанными наложницами белого дукуна, оставили его в покое, как если бы он был самым обыкновенным охотником, лишившимся своей мужественности! Конечно, если белый дукун скажет, что сам хочет оставить себе Саринану и готов признать ее третьего сына своим, назначить его старшим…
– Что, она опять хотела, чтобы я признал ее третьего сына своим и назначил его старшим? – уныло спросил Герман.
– Именно так, – промычал Алесан, с трудом сдерживая смех.
Они уже не раз вели подобные разговоры. Но когда женщина за ночь зовет к себе четыре или пять мужчин (тутошние дамы отличались просто-таки невероятной нимфоманией!), довольно трудно угадать, кто отец ребенка. По идее, дети Германа должны были отличаться более светлой кожей, однако, исподтишка приглядываясь к своим предполагаемым потомкам, он не находил никакого отличия между ними и другими детьми. Даже характерные негроидные черты ничуть не менялись. Конечно, конечно, женщины лесных туарегов генетически много сильнее мужчин (поэтому все дети больше похожи на матерей, чем на отцов), но чтоб вообще никакого сходства…
Всему этому могла быть еще одна причина. Сначала Герман изо всех сил гнал от себя эти мысли, но с течением времени они одолевали его все чаще. Быть может, он бесплоден, вот в чем штука! Поэтому все здешние дамы во главе с Саринаной пытаются навязать ему чужих детей…
Проверить, может ли он зачать, можно было только одним способом: получить в свое полное и единоличное распоряжение девственницу и месяца три как минимум не подпускать к ней других мужчин. Вернее, ее – к другим мужчинам. Но это совершенно из области фантастики! Ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона, как сказал гениальный родич Алесана, а сердцу (и телу) девы из племени лесных туарегов этого закона трижды нет. А то и четырежды! Спать с одним мужчиной – это пoшло. И вообще, какая разница, кто чей ребенок? Главное, чтобы мать его признавала своим, а отцовство – лишь формальность, необходимая для закрепления нового женского приоритета: права первой вставать в очередь именно к этому мужчине, растолкав остальных желающих.
Герман смотрел, как медленно, словно бы с опаской, вспыхивают в небе первые звезды, и думал, что все на свете когда-нибудь кончается. И хорошее, и плохое – только хорошее еще быстрее подходит к концу. Хотя семь лет – это не так уж и мало. Он был поистине счастлив все эти годы, и если так и не смог научиться всему, о чем мечтал, все-таки узнал достаточно много. Или не достаточно? Пожалуй, так, но на большее нельзя рассчитывать, не став здесь своим полностью: то есть не признав детей. Сначала-то он был готов на это – особенно в первый год. Та же сила, которая когда-то погнала его в болдинскую больничку из хирургического отделения областной нижегородской, куда он попал сразу после института, та же сила, что оторвала от семьи и почти рассорила с сестрой, – теперь побуждала окончательно разрушить старые связи и раствориться в новой жизни, сулившей столько открытий и уникальных знаний. Он даже всерьез размышлял, стоит ли вообще прощаться с сестрой перед отъездом!
– Одумайся, – жалобно сказала мама, – Герочка, образумься, ведь это ни на что не похоже!
Отец мрачно кивнул, исподтишка оглядывая сына. Герман, как всегда, совершенно точно мог сказать, о чем думает тот. Мать и Лада (с некоторых пор) оставались для него совершенно закрытыми. Может быть, оттого, что они женщины? Ну вот… сейчас Герман совершенно точно знал, что отец его одобряет. Что он даже гордится сыном, который взял и отказался от престижной работы в двухстах метрах от родительского дома, уехав за двести кэмэ от него, и даже не позволил отцу поговорить с главврачом. Так что если кто-то и увязал отчество и фамилию Германа с именем и фамилией знаменитого нижегородского хирурга, теперь директора областного Департамента здравоохранения, то сделано это было без участия угрюмого и молчаливого «молодого специалиста».
И еще отец сейчас завидовал ему – это Герман тоже ощущал. Завидовал свободе принятия решений, свободе сорваться с насиженного места и все начать сначала. И при этом жалел, жалел – эта жалость колола Германа, будто иголки! – потому что знал: отвязаться от самого себя невозможно, хоть сбеги ты в Африку, хоть в тот же пояс астероидов, хоть вовсе провались в черную дыру Вселенной.
И он был прав, конечно. От себя Герман так и не отвязался.
Алесан завозился за спиной, усаживаясь поудобнее, и Герман вдруг ощутил, каким долгим и глубоким было молчание, в которое они вдруг провалились. Как в тот бездонный овраг, куда ухнули знаменитые саблезубые тигры! Странно, почему именно сегодня к нему так липнут воспоминания – особенно детские? Вчерашний день встревожил? Ну что за беда – не дозвонился в Москву! В первый раз, что ли? Вообще-то это уже стало традицией: каждое воскресенье в девять вечера по московскому говорить с сестрой и племянницей. Иногда трубку брал Кирилл, тогда Герман просто здоровался – вежливо, но сухо – и просил позвать Ладу или Дашеньку.
Однако на сей раз трубку никто не взял, даже сторож Никита Семенович, даже повариха. Учитывая, что кто-нибудь всегда оставался дома, при любых обстоятельствах, объяснить молчание можно было только неполадками на линии. Герман перезвонил родителям, в Нижний, – и там молчал телефон! Набрал соседку. Слава тебе господи, ответила! Звук был плохой, однако Герман смог понять, что родители уехали на какие-то похороны или поминки в деревню, но с ними все в порядке. И в Москве, насколько ей известно, – тоже. А как там Герочка, среди диких-то зверей?..
