И в этот момент с холодной, просто-таки патологический ясностью Альбина поняла: тот человек, перерезав Катюшке горло, потом прошел от них в двух шагах… им встретился убийца.
* * *
Этого не могло случиться!
Страшные слова, произнесенные Никитой Семеновичем, не увязывались в сознании Германа с именем Дашеньки, с ее семью годами от роду, с этими светленькими кудряшками, которые он знал по фотографиям. Он гнал машину в Москву, а сам то и дело пытался что-то стереть с ветрового стекла. И «дворники» ходили туда-сюда, и ни дождя, ни снега на улице, а все-таки плыли, плыли по стеклу эти слова, от которых судороги сжимали сердце; плыли и расплывались в слезах.
Он все еще не верил, и чем больше отдалялся от Внукова, тем менее реальным казалось признание сторожа. Откуда ему знать правду, этому постороннему, чужому человеку? Этого просто не могло быть! О таких вещах иногда читаешь в газетах, и волосы на голове становятся дыбом, но невозможно представить, чтобы такое случилось в твоей семье, с твоей племянницей… да она ведь еще ребенок, у кого поднялась рука?!
…Он лишь смутно помнил, как вырвался из-за стола, бросился вон из дома, вскочил во внедорожник и погнал его в Москву. На обочине сознания маячило воспоминание о воротах, которые он чудом не проломил, о Никите Семеновиче, порскнувшем чуть ли не из-под колес… но все сейчас было неважно, кроме этой полузабытой дороги в Москву.
Он мчался к Кириллу. Уж если кто и знает правду, то один Кирилл. Он не станет врать, он скажет все как есть.
Герман забыл, что всегда ненавидел зятя, и, случись беда с ним самим, у зятя он у последнего просил бы помощи и сочувствия. Сейчас только Кирилл мог исцелить страшную рану – или уж добить вовсе, чтоб не мучился.
Хмель отпустил Германа, и он постепенно начал вспоминать дорогу на Сухаревку, где была квартира Кирилла. В отчаяние приводило количество автомобилей, заполонивших московские улицы, а все эти авто были нахраписты, бесцеремонны, все лезли поперек пути, словно нарочно нарывались на аварию. Герман с наслаждением ударил бы хоть в один сверкающий наглый бок, но сдерживался из последних сил, потому что знал: дай себе волю – и неизвестно, когда доберется до Кирилла, может быть, не доберется вообще, и тогда вечно будет ворочаться в сердце этот мучительно острый нож.
Шли минуты, и он почти убедил себя, что Кирилл одним своим словом способен не только исцелить эту несусветную боль, но и вообще каким-то чудом сделать так, чтобы все события сегодняшнего вечера оказались сном. Не было приезда на внуковскую дачу, не было застолья с Никитой Семеновичем, не было вести о Дашенькиной смерти. А главное – о причине этой смерти!
Господи… воткнув палец в кнопку звонка на двери Кирилла, он почти всерьез ждал услышать перестук легких ножек и тоненький девчачий голосок:
– Кто та-ам?..
Никто ни о чем не спросил. Просто защелкал замок, звякнула цепочка – и дверь открылась. На пороге стоял Кирилл, и при одном взгляде на его осунувшееся, постаревшее, заросшее щетиной лицо Герман понял: все, что он услышал на даче, – правда. Он уткнулся в эту правду всем лицом, всем телом – и лишился сил.
– Кто это? – странно щурясь в полутьму лестничной площадки, пробормотал наконец Кирилл. Похлопал себя по карманам, потом, спохватившись, нашарил очки на лбу и надел их. И все-таки, очевидно, не узнавал Германа.
– Вы кто? С иллюстрациями? Лучше бы вам сначала в издательство… А впрочем, проходите, посмотрим.
Горбясь, он зашаркал в глубину квартиры. Герман, придерживая рукой сердце, шагнул следом.
Его сразу поразил запущенный, затхлый запах этого плохо освещенного жилья. Так пахнет в квартирах, где долго лежит тяжело больной человек. Но мать Кирилла давно умерла, жена, по словам Никиты Семеновича, была в Нижнем. Значит, он жил один, это был его запах.
Мысль мелькнула и исчезла. Они вошли в просторную гостиную. Герман не бывал тут ни разу, да и никогда не побывал бы, случись на то его воля. Он не смотрел по сторонам: все внимание было приковано к лицу Кирилла.
Они не встречались, не соврать бы, лет тринадцать, а то и больше. Герман помнил замкнутого, до жути надменного парня, который отнял у него Ладу. Потом, когда сестра исподтишка начала залатывать семейные прорехи, Герману иногда приходилось видеть Кирилла на фотографиях, и, как он ни хотел, все же не находил, к чему придраться в лице, осанке, одежде этого сдержанного, приличного джентльмена, рядом с которым Лада выглядела вполне счастливой. Теперь вместо лощеного юнца перед ним стоял опустившийся пожилой человек, который даже не пытался под пристальным взглядом гостя пригладить растрепанные волосы или поправить смятую одежду.
– Ну, давайте, – сказал нетерпеливо, протягивая ладонь. – Вам только сканировать или с редактированием? Если еще с готовым цветоделением, это будет гораздо дороже.
Герман наконец-то покосился по сторонам. Комната выглядела мрачной, полутемной; единственное, что ее оживляло, – это свет экрана компьютера, стоявшего на столе. Это был «Макинтош»; рядом громоздился процессор, цветной сканер, цветной принтер, еще какая-то неизвестная Герману аппаратура. На стульях, на столе, на диване и на полу – везде кипами лежали иллюстрации к сказкам, выполненные в самой различной манере, и Германа снова затрясло при взгляде на эти неунывающие, вечно живые физиономии.
– О господи, – тихо сказал вдруг Кирилл, шатнувшись к Герману. – Ты, что ли?
Значит, зять его все-таки узнал…
Герман кивнул, то ли соглашаясь, то ли приветствуя; потом сдвинул с дивана кипу картинок и сел.
Страшная усталость навалилась вдруг. Неживое лицо Кирилла сказало ему все, и ответ на незаданные вопросы был страшен.
Кирилл постоял-постоял, потом очистил для себя другой угол дивана и тоже сел.
– Знаешь уже? – спросил без всякого выражения.
– Только что узнал, – пробормотал Герман. – Сразу к тебе – думал, может, неправда.
– Правда, правда, – эхом отозвался Кирилл и, не вставая, потянулся к книжному стеллажу, занимавшему полкомнаты. – Выпить хочешь?
– Давай, – вяло согласился Герман.
Кирилл снял с полки бутылку «Кристалла», два стакана. Они выглядели пыльными и залапанными, из них явно кто-то уже пил, причем давно, но сейчас Герману было все равно, а Кириллу – тем более.
Кирилл налил по полной, выпили до дна. На закуску из того же стеллажа были вынуты какие-то печенюшки, рассыпающиеся при малейшем прикосновении затхлой пылью.
Никто ничего не говорил – говорить было не о чем. Кирилл сразу налил еще – выпили по новой, залпом, как воду. Водка жгла горло, но и только.
– Что ж ты с Ладой не поехал? – нашел наконец силы выдавить Герман.
Кирилл блеснул на него взглядом, в котором выражалось нечто вроде тупого изумления.
– Ты что, сдурел? Она ж меня боится.
– Как это? – пересохшими связками выдавил Герман.
