— Да!
— Данте, ты можешь открыть мне сердце и разум без опаски, если говоришь правду.
— Я говорю правду, милорд!
Данте поднял глаза. Капеллан возложил тяжелую перчатку на его голову.
— Верю. Встань и иди за мной.
Данте следовал за огромной бронированной фигурой капеллана через высокие залы реклюзиама. На вершине цитадели находилась большая крестообразная комната. Четыре ее конца располагались внутри черепов на стенах. Внутреннее убранство повторяло то, что было снаружи, и стены казались полупрозрачными. В центре стоял большой алтарь под балдахином на высоте тридцать метров. Мимо прошел капеллан в сопровождении сервиторов, пускавших ароматный дым из кадил в спинах. Кроме них, там больше никого не было.
— Помнишь, мне пришлось казнить одного из неофитов в зале Саркофагов? — спросил Малафаил, и голос его эхом отдался в помещении.
— Да, милорд.
— Кафаил объяснил вам как следует, что существует опасность поддаться страсти нашего лорда, Великого Ангела?
— Да, милорд.
— Тот мальчик, которого я убил, впал в Черную Ярость во время трансформации. Это может случиться с любым из нас когда угодно после имплантации геносемени. Конечно, есть причины, и их можно избежать. Вот почему мы учим вас милосердию и искусству. И все же гнев еще никому без исключения не удавалось сдерживать вечно.
— Я понимаю, милорд.
— Я был близок к тому, чтобы казнить тебя, — поведал Малафаил.
— Почему?
— Во время всего процесса инсангвинации ты злился и колотил в саркофаг, выкрикивал имена древних монстров и героев. — Малафаил резко рассмеялся. — Твоя мощь была такова, что ты голыми руками разбил крышку устройства изнутри.
— Я ничего не помню.
— Ты и не можешь. Тебя охватила кровавая горячка. Некоторые в ордене думали, что ты станешь монстром. Другие утверждали — будешь великим воином. Но ты появился в прекрасном состоянии. Ни один претендент, судя по записям, не страдал так сильно и не вышел после такого живым, тем более в здравом уме.
— И что вы решили, милорд? Я не чувствую себя особенным.
— Ты мудр, раз не считаешь себя важным, неофит. Все, в чем я был уверен тогда: ты быстро погрузишься в безумие. Но сейчас я так думаю. Здесь.
Он подвел Данте к стене с медным блестящим изображением золотого воина.
— Это он! — узнал Данте.
— И ты никогда не видел его до своего видения в пустыне?
— Нет, милорд, клянусь. Только статуи ангелов в Селлтауне и Кемрендере, но ничего подобного. Кто он?
— Это Сангвинор, — ответил Малафаил, глубоко вздохнув. — Никто по-настоящему не знает, кто или что он. Знаем лишь, что в опасные времена он приходит ордену на помощь. Обстоятельства бывают настолько ужасными, что остается мало свидетелей. За девять тысячелетий нашей истории он появлялся так редко, что записи об этом лишь наполовину заполнили короткий манускрипт. Каждое появление фиксируется. Теперь из-за твоего видения возникает вопрос: должно ли добавить еще одну запись?
Малафаил уставился на неофита.
— Я верю тому, что видел, — сказал Данте.
Малафаил медлил, разглядывая его.
— Хочу показать тебе еще кое-что.
Они подошли к алтарю. В нише сбоку находился высокий латунный цилиндр, украшенный фигурами зверей и ангелов. Все они охотились друг на друга среди листвы чужого леса.
— Это Реликварий Амита, созданный основателем Расчленителей, одним из самых любимых сыновей Сангвиния. Наше братство не ограничивается одним орденом, помни об этом. Все потомки Сангвиния близки друг другу.
— Он прекрасен, — восхитился Данте.
— Учись усердно, и ты сумеешь сделать нечто подобное. Перед тобой вместилище великой славы.
Капеллан взял крукс терминатус, висящий на цепочке, и прижал его к замку-шпильке, скрытому среди фигур. Энергетическое поле замерцало над реликварием, когда замок открылся. Мягкое свечение проникло сквозь щели, и реликварий бесшумно отворился. В стазис-поле плавало огромное перо величиной с ногу Данте.
— Это одно из перьев нашего лорда Сангвиния. Оно брошено в активированное стазис-поле девять с половиной тысяч лет назад. Говорят, что, пока оно не касается нечистого пола, сыны Великого Ангела не падут. Видишь ли ты эти пятна крови, красные, как в тот день, когда они были пролиты?
Малафаил указал на них:
— Это его кровь, та самая, которая сейчас течет в ваших венах. Она неизмеримо ценна. Есть только два источника крови нашего отца, которые не были смешаны с кровью живых сосудов — сангвинарных жрецов. Один — внутри Кровавого Рубина на маске лорда-командора, другой — на этом пере.
— Оно огромное.
— Одно из самых маленьких, из левого крыла. Сангвиний был великим. Я посещал мавзолей Робаута Жиллимана на Макрагге, где тело примарха Ультрамаринов находится в стазисе. Природа примархов за рамками нашего понимания, Данте, они настолько далеки от нас, насколько ты — от мальчика, которым был прежде. Они — существа, недоступные пониманию смертных, обладавшие многими дарованиями. — Малафаил снова посмотрел на Данте. — Среди способностей нашего лорда было предвидение, унаследованное от отца, Императора, Повелителя Человечества. Величина нашего Библиариума свидетельствует о психической мощи нашего примарха, поскольку мы созданы им так же, как нашими кровными отцами. Второе зрение, как у него, появляется порой в наших рядах даже у тех, кто при иных обстоятельствах не считается псайкером. Скажи, у тебя были другие видения, Данте?
Данте ощутил неуверенность.
— Сны о странных битвах, милорд, — припомнил он.
— Мы все причастны смертельным мукам Сангвиния и фрагментам его воспоминаний. Ты привыкнешь, или они уничтожат тебя. Я же говорю только о предвидении. У тебя есть сны, которые сбываются? Или видения наяву, как в случае с Сангвинором?
— Ничего такого, милорд.
— Можешь еще что-нибудь рассказать мне о встрече с Сангвинором?
Данте покачал головой:
— Он казался… Грустным. И заботливым.
— Есть кое-какие записи в Свитках Сангвиния…
Малафаил умолк, задумавшись.
— И что это значит?
Малафаил снова глубоко вздохнул и вышел из задумчивости:
— Это значит, что я буду присматривать за тобой внимательнее, неофит. Ты кому-нибудь об этом рассказывал?
— Нет.
— Хорошо. Я запрещаю тебе говорить об этом с кем-либо другим. Такие знания, полученные чужаками, могут оказаться опасны. Теперь ты свободен. Да хранит Кровь жизнь в твоих венах.
— Но, милорд…
Малафаил прервал его резким жестом:
— Больше никаких вопросов. Довольствуйся сказанным и тем, что бросил взгляд на одну из наших святынь. Просить многого — признак отсутствия смирения. Молись, чтобы эта склонность не овладела тобой. А теперь возвращайся к своим урокам.
