Став взрослым и получив свои заветные гусли, Садко не только придумал к песне другую мелодию, но и сочинил новый конец — дурных, печальных концов он не выносил. Теперь воин, вернувшись с войны спустя семь лет, находил дом любимой опустевшим. Он узнавал, что она, дабы не быть насильно выданной замуж за нелюбимого, убежала и скрылась в лесу, а её родители с горя этот дом продали и уехали в края чужедальние. Не веря, что любушка погибла в лесной чаще, молодец всюду искал её и нашёл в доме своего верного друга, который отыскал бедняжку в лесу, приютил и вместе с нею ждал возвращения воина, само собой, не посягая на честь красавицы.
В душе сам Садко Елизарович не очень-то верил, что возможна такая преданная любовь, да и столь же преданную дружбу представлял себе с трудом. И в самом деле: если молодца всё нет и нет, если он семь лет с войны не возвращается, то отчего бы его другу и красавице невесте и не смириться с вероятной гибелью воина, и не пожениться? Но у песни должен был быть хороший конец, не просто хороший, а чудесный, волшебный, если угодно, поэтому не могло в ней быть даже нечаянной, даже вынужденной измены — ни дружеской, ни любовной.
Ну, так что же вы, гусли-гусельки!
Не к лицу вам теперь плакать — слёзы лить!
Лучше песней разлиться радостной,
Поиграть на весёлой свадебке!
Последний звенящий перелив прозвучал, казалось, выше неприступных утёсов, смутно обрисованных в черноте ночи алмазной россыпью звёзд. Гусляр опустил пальцы на струны и посмотрел в лицо «Морскому царю».
— Ну и как, твоё морское величество? Верю, что до лжи ты себя не опустишь и не скажешь, будто тебе не понравилось и мы с гусельками поём хуже твоих русалок. Да я и без слов вижу, что тебе угодил.
— Что верно, то верно! — Голос Водяного прозвучал ещё глуше и невнятней. — Никто в моих владениях так не играет и не поёт. А спой-ка ещё! Или других песен не знаешь?
Купец рассмеялся.
— Чтоб русский человек да песен не знал? Если угодил я тебе, то до самого утра петь согласен, но перед тем ты слово мне дашь, что утром нас отсюда отпустишь.
«Морской царь» насупился.
— Отпущу, если остальные песни мне и слугам моим тоже по душе придутся. Пой.
Садко вновь провёл по струнам.
«Ой, врёт мокрое величество! — пронеслась в его голове неприятная, тревожная мысль. — Ой, не захочет отпускать нас... Но, впрочем, лишь бы его войско и впрямь с рассветом в волны нырнуло, тогда и уйти нам будет легче».
Глава 2. Кипарисовый крест
К рассвету Садко почувствовал, что у него садится голос. Ему ещё ни разу не приходилось петь по много часов кряду, почти не умолкая. Да и пальцы, непрерывно перебиравшие тугие струны, стали ныть и переставали слушаться.
Тем не менее он пел и пел, не останавливаясь, ни разу не повторившись, находя всё новые и новые песни, многие из которых, как и ту, первую, он сочинил сам.
Небо, видневшееся в конце узкого залива, сперва утратило черноту, потом сделалось тускло-серым и вдруг заалело, ярко выделяясь между прежней чернотой скал.
«А! — подумал купец. — Там восток. Значит, туда нам и нужно плыть. Только ещё уплыть бы отсюда!»
Он почти сразу понял, что опасения его не напрасны. И неприятнее всего было даже не то, что охочий до музыки Водяной, хоть утро уже наступило, продолжал требовать: «А ещё! Ну, ещё спой!» Куда хуже оказалось другое: массивные воины «Морского царя» с рассветом и не подумали обращаться в нерп и тюленей, как накануне обещал их предводитель. Они всё так же стояли цепью вдоль скал, а те, что торчали в воде, с началом прилива подступили ближе, так что теперь и подавно легко могли достать купца и его дружинников своим страшным оружием.
— Всё! — Садко закончил очередную песню и решительно развернул гусли так, что они оказались у него под мышкой. — Как я обещал, Царь, так я и сделал — всю ночь тебе пел. А теперь исполняй своё обещание — мы хотим уплыть с твоего острова.
— А я тебе ничего не обещал! — преспокойно возразил Водяной. — Разве я слово давал? Разве на чём-то поклялся? Не хочу я тебя отпускать! Мне нравится, как ты играешь и поёшь. Ну и оставайся у меня.
Садко почувствовал, что у него от злости начинают подрагивать губы и рука, только что так легко заставлявшая петь серебряные струны, невольно скользит к рукояти меча.
— Ты что же, — выдохнул он, — и в самом деле думаешь, будто меня можно в рабство забрать? И меня, и всю мою дружину?!
Ответом был противный булькающий смех, причём забулькал не только сам Водяной, но и его лупоглазое войско.
— Дружину твою, Садко-купец, я бы, может, и отпустил. Но только для чего мне, чтоб они, вернувшись домой, стали рассказывать, где и у кого ты остался?
— Ага! — воскликнул Садко. — Так ты боишься, стало быть, что люди о тебе узнают? И какой же ты, в таком случае, всемогущий?
— Могущества моего ты не ведаешь! — злобно ответил Водяной. — И не стоит тебе его проверять. А людишки мне здесь не нужны, не нужно, чтоб покой мой кто-то нарушал. Твоих дружинников я, так и быть, потерплю — расселю по островам, чтоб они для меня рыбу ловили да сети плели. Ну, а ты при мне останешься, песнями меня веселить будешь.
Он говорил, почти не скрывая торжества, уверенный, что пленник не осмелится спорить, — сила была на его стороне. Но встретив полный ярости взгляд молодого купца, заметив, как тот кладёт руку на рукоять меча, «Морской царь» заговорил мягче, почти с лаской в голосе:
— Да ты не думай, ни людей твоих, ни тебя не обижу. В довольстве жить будете. Я тебя женю на одной из своих дочерей. Они у меня красавицы, одна лучше другой!
— Русалки-то? — уже не скрывая негодования, спросил Садко.
— Русалки, — поддакнул Водяной. — Русалочки. Но ты сам увидишь, как они прекрасны. И не захочешь никуда уезжать.
— Этому не бывать! — Голос гусляра дрогнул, но от одной только ярости. — Я — да в шуты к чуду морскому пойду?! Размечтался! Лучше гусли о камни разобью. И угроз твоих не испугаюсь.
— Но послушай, Садко! — «Морской царь» заговорил уже и вовсе миролюбиво. — Давай, если так, заключим с тобой договор, и уж тут я тебе верное слово дать готов. А договор такой: ты со своими дружинниками год у меня проживёшь, каждый день петь будешь, дев морских песням своим обучишь, а мне такие ж, как у тебя, гусли сделаешь. И потом отправишься, куда пожелаешь. А жениться на русалочке или нет, сам решать будешь.
— Ага! И если женюсь, то и совсем останусь! — подхватил купец. — А то я не знаю, что нечисть морская в мире людском жить не сможет! Нет, не выйдет. Если добром нас всех отпустишь, так и быть, гусли тебе подарю, хоть и дороги они мне не менее, чем эта ладейка быстрокрылая. Но жить здесь целый год ни я, ни люди мои не станем.
Белёсое лицо Водяного выразило было злобу, но он, вероятно, понимал, что удержать-то странников силой может, да как заставишь силой так вот петь да играть? Так, чтоб у него и у всей его свиты ноги готовы были в пляс пуститься. Нет, силой да угрозами это не получится...
