Из-за рощицы огненных деревьев — пышущих жаром, с ослепительно-красными листьями — вынырнул маленький глайдер. Он лихо пролетел под аркой ворот, сбив оба прилипаловых хвоста, и спикировал на дорогу прямо перед моим скутером.
Из глайдера выскочило существо с фигурой человека в охотничьем костюме и с серебристой мордой снежного рысюка. Короткая шерстка поблескивала морозным инеем, чуткий звериный нос трепетал от дыхания. Светлые прямые волосы были прихвачены ремешком, который едва держался на покатом рысючьем лбу.
Я откинул колпак скутера.
— Привет, — сказал человек-рысюк, поправляя ремешок и глядя на меня прозрачными зеленоватыми глазами. — Я твой друг Том Редрут.
— Неужели? — усмехнулся я.
— Точно тебе говорю. — Клыкастая пасть приоткрылась в улыбке. Том Редрут протянул мне обе руки и, когда я протянул навстречу свои, с чувством их пожал. — С возвращением!
Руки у него были молодые и крепкие, голос звонкий, а его настоящего лица я никогда не видел. На людях Том появлялся в масках из биопласта, пугая гостей сквайра кривым клювом драчливой соньки, поражая приятельниц Лайны красотой сказочного принца, или, как сейчас, удивляя чужих мордой хищного зверя. Встречал я Тома редко, другом моим он не был, и вообще непонятно, чем он занимался в поместье Трелони. Я бы сказал, что Редрут — придворный шут.
Он небрежно облокотился о мой скутер.
— Ответь, друг мой Джим: куда путь держишь?
— В поместье, — сообщил я очевидное.
Черный рысючий нос пару раз дернулся, и Том обронил:
— Ты нынче в немилости.
— Что так?
Он вдруг нагнулся, и серебристая морда оказалась у самого моего лица.
— Извини меня, но ты — продажный егерь и пособник убийц, — тихо проговорил Том. — В правительстве готовится закон, что Птицы — национальное достояние Энглеланда, а ты помог сие достояние спереть.
— Ты в это веришь?
— Я-то нет. Но прочие убеждены. Миссис Трелони подогревает страсти. И еще с этими деньгами, которые ты получил… Да, друг мой Джим, угодил ты в переплет.
— А что Лайна?
— С ней сам потолкуешь, — неожиданно сухо отозвался Том. Его глаза остановились на букете, лежавшем на сидении рядом со мной. Том почесал за ухом; прикрытые волосами уши были человеческие. — Послушай, друг Джим, — начал он неуверенно, — оно вроде бы и не мое дело… Но ты едешь к Лайне ссориться или мириться?
— Мириться.
— Тогда выбрось эту дрянь, — он подцепил букет за локон, и тяжелые лилианы повисли головками вниз, сминая лепестки.
— Убери лапы! — Разозлившись, я отнял букет и захлопнул колпак скутера; Том едва успел отдернуть руку.
С трудом, едва не опрокинувшись в канаву, я обогнул перегородивший дорогу глайдер, а человек-рысюк стоял и смотрел мне вслед. Чертов шут, снышь ему в оба глаза! Смеет обзывать дрянью то, что вышло из рук моей матери.
Нелепое сооружение показалось из-за верхушек деревьев и с каждым метром, что проползал мой скутер, надвигалось на меня и возносилось все выше в небо. Башни, шпили, витражи, арки, колонны, скульптуры, лепнина, каменная резьба, позолота, мозаика, литье… и множество всяких штук, которым я и названия не знаю. Вот зачем, к примеру, из глухой стены торчат зеленые палки? А рядом — повисшее в пустоте окно: две рамы со стеклами и розовая занавеска в цветочек.
Я остановил скутер у парадного входа и двинулся вверх по прозрачным, как морская вода, голубым ступеням. Обычно они пели под ногами, а стоящие по бокам фигурки закутанных в пену наяд кланялись пришедшим, но сегодня лестница молчала, и наяды меня игнорировали. У Трелони гостей не ждали — механизм не был включен.
Больше того: я уперся в закрытую дверь. Ее черное зеркало с мрачной насмешкой отразило мое лицо и оранжевый букет. Лицо выглядело коричневым, словно я вымазался в грязи, яркие лилианы потускнели. Можно было поворачивать обратно.
Все же я ткнул кнопку переговорного устройства и попросил доложить о себе мисс Кэролайн. Спустя полминуты дверь отворилась, и я вошел в угнетающий своей роскошью холл.
Через анфиладу комнат мне навстречу размашисто шагала миссис Трелони, а за ней поспевала Лайна. Темные волосы хозяйки поместья были по-домашнему заплетены в толстую косу, которая подпрыгивала у нее на груди и извивалась, как змея; над ухом был пришпилен пучок оранжевых перьев. У Лайны на голове было что-то немыслимое: волосы, которые я так любил, были скручены в дурацкие валики, а концы их торчали султанами и мотались в разные стороны. Будь это одна из ее подружек, я помер бы со смеху. Но маленькая, хрупкая Лайна показалась мне беззащитной и совсем не смешной.
— Джим, мы рады, что ты жив, — раздался надменный голос миссис Трелони. Она остановилась метрах в двух от меня; Лайна испуганно глядела из-за ее плеча. — Ты всегда был желанным гостем в нашем доме, и я с легким сердцем готова была отдать тебе в жены свою дочь. Ты добросовестно выполнял свой долг, и я не знала более ответственного и обязательного человека, чем ты.
От этих похвал и от испуганного лица Лайны у меня похолодело внутри.
— Я не понимаю, — голос миссис Трелони поднялся, отдаваясь где-то наверху металлическим звоном, — что тебя толкнуло на гнусное преступление. Ради жалких двух тысяч…
— Мама! — вскрикнула Лайна.
— …ради тысячи девятисот семидесяти девяти стелларов, — с ядовитой точностью продолжала хозяйка поместья, — ты снюхался с ворами и убийцами и потерял все: свое доброе имя, наше уважение, Лайну, ее приданое, наконец, — миссис Трелони широким жестом обвела стены и потолок с мозаикой и позолотой.
— Мама, — всхлипнула Лайна. — Ты не права…
— За-мол-чи! — отчеканила ее мать. — Вопрос решен. Этот человек не переступит порог нашего дома и не прикоснется к тебе никогда.
Обогнув ее, я встал перед Лайной.
— Я пришел сказать, что люблю тебя и ни в чем не виноват. Возьми, — я протянул ей букет.
Не стой рядом миссис Трелони, я подыскал бы слова получше. Да и эти не успел договорить, а хозяйка поместья завизжала как резаная:
— Что-о?! Как ты смеешь?! — Она выхватила цветы, к которым только-только прикоснулись робкие пальцы Лайны, и сунула стебли мне в лицо.
Я отшатнулся, сдерживаясь. Не драться же с разъяренной миссис. Ее перекосило, букет трясся в руках.
— Ты! — она дергала длинный локон, пытаясь его оторвать. — Нет, ты погляди! — миссис Трелони обернулась к Лайне. — Они смеют тебя упрекать! Его мать, мол, в трауре постриглась, а ты нет! Какова наглость! Владельцы нищей таверны!.. Вон отсюда, — приказала она, внезапно перестав кричать и придав перекошенному лицу выражение холодного достоинства.
— Извини, если что-то не так, — я смотрел в перепуганные глаза своей любимой. — Я не хотел тебя обидеть.
