— Джим, мой дорогой, — начала хозяйка поместья с улыбкой, — Лайна приболела, она не выйдет…
— Позвольте, прекрасная леди, — капитан Смоллет подхватил ее под локоток и повлек сквозь круговерть гостей к столикам с вином и закусками.
Он что-то ей говорил, и миссис Трелони обмякала, все крепче опираясь на его руку и приваливаясь к капитанскому бедру; до плеча ей было не достать.
Я огляделся. Где же Лайна?
— Не узнаешь? — раздался ее голос совсем рядом.
Я обернулся. Узнать ее было невозможно. Длинное белое платье скрывало высоченные каблуки; Лайна стала на полголовы выше, чем была, а лицо укрывали густые пряди волос, скрепленные под подбородком сверкающим ошейником. Непонятно, как она видела сквозь эту завесу; вздумай я ее поцеловать, не сумел бы. Одни лишь смуглые тонкие руки были родные, Лайнины. Она отдернула их, когда я хотел коснуться.
— Не здесь. Пойдем. — Лайна устремилась к боковой двери.
Мы выбрались из зала и оказались на пустынной гулкой лестнице. Каждая ее ступенька была аквариумом: под прозрачным пластиком зеленели водоросли, сновали мелкие рыбки и какие-то водяные уродцы с клешнями, поднимались столбики воздушных пузырьков.
Лайна заперла дверь, из которой мы вышли.
— Идем.
Она заторопилась вверх, но запуталась в подоле, оступилась и упала бы, если б я ее не поймал. Подхватил на руки и понес — худенькую, легкую; незнакомую, почти чужую. Лайна обняла меня за шею и зашептала в ухо, согревая кожу теплым дыханием:
— Только не урони. И не упади. Осторожней; смотри под ноги. Я ужасно соскучилась. Джим, не обижайся на маму, ладно? У нее бывает дурное настроение, она тогда накричит, а потом пожалеет.
Насчет мамы я не стал высказываться, чтобы не испортить дело. Лайна указывала, куда идти. Всюду была роскошь — откровенная, выставленная напоказ; роскошь не ради красоты или удобства, а ради себя самой.
Затем мы оказались в неожиданно скромном коридоре, где стены были инкрустированы сиреневым перламутром. Здесь было одно-единственное окно, в котором виднелось небо с облаками. Возле него моя любимая велела:
— Опускай. Не бойся, не выпадем, — засмеялась она, хотя к окну не стоило и приближаться: оно начиналось у самого пола и не было ничем ограждено.
Лайна коснулась ладошкой стены, и окно уехало вбок, открыв вход в спальню.
— Заходи, — пригласила моя любимая. — Нас еще долго не хватятся.
С заколотившимся сердцем, я вошел. Комната была сине-зеленой и солнечной, как летнее теплое море. Как глаза Лайны, которые наконец-то глянули на меня из-за темных волос — Лайна развела пряди в стороны.
— Джим, я очень перед тобой виновата.
Я собрался ответить, что знаю про те злосчастные деньги и не жду извинений, но она, торопясь, продолжала:
— Наговорила гадостей, ни за что тебя обидела… и так скверно сказала о твоем отце. Джим, прости, пожалуйста. Я сгоряча…
Я привлек Лайну к себе. Она покачнулась на каблуках и ухватилась за рукава моей куртки. Волосы тут же снова закрыли ей лицо.
— Ах, боже мой… — она переминалась, пытаясь скинуть туфли. — Джим, помоги.
Усадив ее на постель под балдахином, я опустился на колени. Лайна приподняла подол, и я принялся распускать тугую шнуровку ее туфель. Каторга, а не обувь.
Лайна подалась ко мне и зашептала, касаясь губами моего лба; восхитительное ощущение:
— Ты слышал, что сказал капитан? RF-перелет — довольно опасная штука. Тот, кто чувствует за собой какую-нибудь вину, лететь не может. За ним явятся какие-то Чистильщики… это я не поняла, он не объяснил… По-моему, капитан их очень боится.
Я управился с одной туфлей и освободил маленькую ножку Лайны; ее ступня целиком умещалась у меня на ладони.
— За мной нет никакой вины. — Я принялся за вторую туфлю.
— А за мной есть. Джим, я не хочу чувствовать себя виноватой.
— Я простил тебя. Не мучайся.
Отставив в сторону туфли, я поцеловал обтянутые тонкими чулками коленки. Лучше бы чулок не было — у Лайны такая нежная, бархатистая кожа.
— Ты не понимаешь. — Ласковые пальцы погладили меня по шее и забрались под воротник. — Чистильщики являются, если человек сам себя не простил… Ты мой хороший… Я гадкая дрянь и знаю об этом. И Чистильщики тоже узнают и придут. А я хочу лететь с вами — с тобой, с папой. — Лайна потихоньку расстегивала мою куртку.
Я заставил себя оторваться от любимых коленок и поднял голову. Скрытое волосами, как будто слепое, лицо Лайны показалось чужим и даже опасным. Кто знает, что там, за этой темной завесой?
— Тебе родители не позволят. — Я отвел пряди от ее лица, но их пришлось удерживать обеими руками.
— Папа согласится, — убежденно заявила моя любимая. — А маме я так скажу: или я завтра выхожу замуж, или отправляюсь в путешествие. Пусть выбирает.
— За кого ты завтра выходишь? — встревожился я.
— Да за тебя же, — Лайна поцеловала меня в переносицу.
— То есть ты за меня не выходишь, если отправляешься в экспедицию. Я попрошу капитана, чтоб он тебя не брал.
— Вот глупый, — с легкой досадой ответила она. — Вернемся — тогда и о свадьбе подумаем.
— Я люблю тебя, — сказал я, вглядываясь в яркую глубину ее глаз. — Сегодня и завтра, и всегда.
— Я тебя тоже, — шепнула моя любимая, наклоняясь ниже.
Ее волосы лезли в рот и мешали целоваться. Потеряв терпение, я отыскал застежку на дурацком ошейнике, который скреплял их под подбородком. Лайна испуганно пискнула: кудри-то я освободил, но и платье поползло с плеч.
— Ой! Держи его!
— Ну уж нет, — я поймал ее руки и не позволил удержать беглое платье.
Лайна вырывалась, пища и смеясь; ткань ползла все ниже, а я дул изо всех сил, сдувая Лайнины волосы с груди.
— Джим, перестань! Как не стыдно? — восклицала она, и это была замечательная игра, от которой я начинал терять голову.
Мы с Лайной еще ни разу не были близки, и я никак не ожидал, что это случится сегодня. Кэролайн Трелони — не распущенная городская девчонка. Как можно — вот так, вдруг? Оказалось — можно.
Платье свалилось и легло складками вокруг тоненькой талии, а Лайна прижала мою голову к своей горячей, прыгающей от волнения груди. Я целовал ее как сумасшедший, едва удерживая на краешке сознания мысль, что не влипнуть бы ей в неприятности, что я должен ее поберечь, что…
— Ну-ка, дети! Быстро одеваться, мыть руки — и за стол, — раздался вдруг знакомый голос.
Лайна взвизгнула, я оглянулся, не отпуская ее, прикрывая ее обнаженную грудь.
— Том! — закричала моя любимая, хватаясь за платье. — Как ты смеешь?
