На нем не было маски. Однако биопласт был не безжалостно содран, а бережно снят, и кожа не повреждена; царапины от хлеставших веток не в счет.
— Что ты тут делаешь? — спросил я.
— Джим?
Я не услышал этого — угадал. Голоса у лисовина тоже как будто не было.
Разозлившись, я рывком усадил его и крепко встряхнул.
— Отвечай. Что стряслось?
У Тома задрожали губы. Утирать ему сопли я не собирался; положил фонарик и влепил две пощечины. Том схватился за лицо, скорчился. Сняв с себя куртку, я накинул ему на плечи.
— Зачем ты рванул в лес?
Оплеухи пошли на пользу. Тома перестало трясти, и он заговорил:
— Я не могу объяснить. Что-то такое… Я думал: сдохну.
Усевшись рядом, я прижался к нему; сквозь тонкий свитер ощутимо доставал ночной холод.
— Но ты не сдох, а выпрыгнул с третьего этажа.
— Потому что перетрусил, как последний… Не знаю, что это было. Такая жуть навалилась… После того, как Шейла ушла. Сначала просто стало не по себе. Потом заметался, а к двери подойти не могу — за ней черный ужас; тогда кинулся в окно.
Галлюцинация, сказал я себе. Краккен или наведенный страх — особой разницы нет.
— В лесу встретил медведку, — рассказывал Том. — Сам набежал на нее, ни черта не разбирая… уже в сумерках. Чуть не задрала.
— Я ее убил.
Тома передернуло, он плотней прижался к моему плечу.
— Куда ты направлялся? — спросил я, сунув руки подмышки; было холодно.
— Никуда. Просто удирал.
— Просто удирал к болотной топи?
— Разве? Ну… случайно.
Приподняв фонарик, я посмотрел ему в лицо — измученное, без биопласта ставшее незнакомо тонким. Нижняя губа вздрагивала, но лисовин старался держаться.
В небе мелькнуло соцветие желтых и красных огней, раздался посвист большого глайдера, и в каменицу, где мы сидели, ударил мощный прожектор. Белый свет ослепил, пригвоздил к земле.
— Спокойно, — велел я, стискивая Тому руку.
Слепящий луч сдвинулся, и мы оказались в облаке рассеянного света; проморгавшись, я снова стал видеть. Поднялся и потянул за собой лисовина. Он послушно встал на ноги. Глайдер начал снижаться.
— Спокойно, — повторил я.
Притушив прожектор до мощности обычного фонаря, расцвеченная желто-красными огнями машина опустилась на краю каменицы. Открылась дверь, и из освещенного салона выпрыгнул Джон Сильвер, помчался к нам, рискуя переломать ноги.
Вслед за Сильвером наземь спрыгнул мистер Эрроу. Первый помощник зашагал к нам куда осмотрительней, чем бывший навигатор.
— Парни! Как вы? — Подбежавший Сильвер встряхнул Тома, обернулся ко мне: — Что с ним?
— Ничего, — соврал я.
Вцепившийся хозяину в загривок поюн охал и пушил хвост. Сильвер принялся тормошить лисовина: пощупал пульс, осмотрел расцарапанные руки, проверил, нет ли крови на одежде, посветил фонариком в глаза.
Подошел мистер Эрроу.
— Ну, юнга лисовин? Как это понимать?
Том глубоко вздохнул.
— Извините, сэр, — проговорил он. — Я ушел в лес прогуляться и столкнулся с медведкой. С трудом унес ноги. Я уже возвращался, когда встретил Джима.
Я оценил его хладнокровие. Он только что был перепуган до смерти, а сейчас говорил твердо и с достоинством.
Мистер Эрроу задумчиво поглядел ему в лицо, которое еще недавно было копией его собственного, и спросил:
— Биопласт снял ради девочки?
— Да, сэр.
— А почему ушел гулять без маски?
— Она засохла, пока мы то да се. К тому же мистер Смоллет запретил ее носить.
Отвернувшись от света, бывший навигатор перевел дух. Я готов был голову прозакладывать: он радовался, что Том нашелся живой и здоровый. Однако именно он говорил Хэндсу, что не готов воевать с детьми — не иначе как со мной и лисовином. И не кто-нибудь, а Сильвер угощал нас с Лайной коктейлем для влюбленных, из-за которого капитан Смоллет едва не запретил мне отправляться в рейс. И он вполне мог нагнать на Тома страху, чтобы избавиться от него навсегда.
— В машину, — приказал мистер Эрроу. — А еще раз понесет куда не надо — пеняй на себя.
Сильвер тут же направился к глайдеру, как будто был самый дисциплинированный. Мистер Эрроу постучал согнутым пальцем по лбу — дескать, ты идиот — и двинулся следом.
Том горячо зашептал:
— Джим, друг, не выдавай.
— В смысле?
— Не говори никому, как было.
— Я расскажу капитану.
— Нет! Он не пустит меня на корабль.
— С какой стати?
— Это не прошло. Я так и боюсь — всего сразу: темноты, капитана, Чистильщиков. Джим, я… сам боюсь лететь, — признался Том, запинаясь. — Но пойми: я не могу остаться.
— Эй! — окликнул нас первый помощник. — Что застряли?
— Идем. — Я ухватил лисовина за локоть и потащил к глайдеру.
Он то ли застонал, то ли всхлипнул. Совершенно парень не в себе. А мне что делать? Не могу же я скрыть от капитана свои подозрения… хоть они и кажутся дурацкими сейчас, когда в салоне нас встречает обрадованный Хэндс с термосом горячего коффи. Пилот разливал коффи по стаканам; аромат плыл восхитительный.
— Угощайтесь, бродяги, — Хэндс протянул нам с Томом дымящиеся стаканы. — Мистер Эрроу, вы как? Склоняетесь?
— Давай, — согласился первый помощник.
Сильвер тоже получил изрядную порцию, а себе пилот плеснул чуть-чуть, проглотил и ушел в кабину; мы вчетвером остались в салоне. У лисовина дрожала рука, коффи грозил расплескаться.
— Пей, — сказал я, чтобы он не облил себя и меня заодно, и попробовал напиток.
Потрясающе. Такого густого, с приятной горчинкой и без кислого привкуса коффи я в жизни не пробовал. Пусть он и сварен на Энглеланде, но куплен явно не здесь.
Внешний прожектор погас, на камнях остались желто-красные отсветы опознавательных огней. Затем отсветы ухнулись вниз — глайдер поднялся и взял курс на побережье. Сильвер забрал у нас пустые стаканы, но не ушел сразу, а задержался возле Тома. Стоял, придерживаясь за спинку сиденья, и смотрел на лисовина. Взгляд был внимательный и дружелюбный, как у доктора Ливси, когда мне в детстве случалось приболеть. Том упрямо глядел на свои сцепленные на коленях руки; они больше не дрожали.
Бывший навигатор потрепал лисовина по волосам и вернулся на свое место, возле сидевшего с закрытыми глазами первого помощника. Том потряс головой, словно желая стряхнуть память о чужом прикосновении, и заговорил вполголоса:
